– Вот ведь беда какая! Ну народ, а? Твари неблагодарные! Ты к ним со всей душой, обхаживаешь, добро им делаешь... Нет, чем отплатили, а? Хитры людишки, пройдошливы, ничего не скажешь.

Ящер вольготно развалился в кресле. Впрочем, сейчас в его облике почти не проглядывали черты рептилии. Худая шерстка распушилась, глазки поблескивали, и заостренная физиономия с подергивающимся носом определенно была мордочкой жестокого и опасливого зверька. Едва отскрежетал засов и затихли за дверью шаги тюремщиков, он возник на своем любимом месте за столом и с тех пор, не закрывая пасти, жевал и костерил избирателей. Разразившаяся трагедия не лишила его ни бодрости, ни аппетита. Борун окаменело смотрел, как исчезает за частоколом зубов последняя в его земной жизни трапеза, как весело льется в складчатую глотку вино, кубок за кубком. Сам он не проглотил ни крошки, ни капли. И чувств никаких не было. Если бы еще убрать это, этого... Этот голос. Борун очень устал, а голос мешал ему отдохнуть.

– Тут ведь как вышло... В дальних краях народ плохо голосовал, неохотно. Боялись, чурбаны деревенские. Больно дело непривычное. Ну и мы в провинциях особо не усердствовали, знали, что толку не будет. Столица – дело другое, тут все решалось. Тут и люди Кромовы по дворам ходили, за тебя агитировали. А чтоб простолюдье не отпиралось, придумали вознаграждать избирательскую, так сказать, активность. Проголосовал – получи монету. Поверишь, в очередь к урне выстраивались, не отгонишь. И кто бы мог подумать...

Боруну было глубоко безразлично, о чем именно не мог подумать поганый змей-совратитель. Но того нисколько не смущало очевидное равнодушие «внучка». Никогда еще не приходилось Боруну видеть предка столь оживленным и разговорчивым. А пытаться заткнуть рот существу, истинные возможности которого ты даже не представляешь, затея безнадежная. Против воли пришлось выслушать скорбную эпопею собственной гибели, изложенную, впрочем, жизнерадостно, с огоньком.

Если коротко, «короля Боруна» сгубила банальная страсть людей к дармовщине. Да еще предписанная древним законом система волеизъявления, прямо-таки толкающая избирателей на злоупотребления. Голосовать имели право все взрослые мужчины, но лишь один член семьи – старший родич, домохозяин – допускался к священной урне. Нагнувшись к самому ее жерлу, он сообщал сосуду выбор каждого из правомочных домочадцев, и урна откликалась звучным рыком на падение в ее недра каждого очередного голоса. Голос «против» – визгливым, «за» – пониже, побасистее. Вот эти-то, с позволения сказать, ветры и подсчитывали топчущиеся тут же добровольные наблюдатели из числа Кромовых приспешников. Дважды рыкнула урна сочным басом – получи, хозяин, две монеты. Рыкнула десять – ну ясно...

И все бы ничего, кабы не одно маленькое упущение. Никто не удосужился выяснить, сколько всего взрослых мужчин числится за тем или иным двором. Некогда было избирателей переписывать, да и незачем: урна-то магическая, ее не обманешь. В нее ведь не горловое воздухотрясение – жизненная субстанция вместе со звучанием имени падает. И не трудись выдумывать несуществующего родича, пустое будет имя, потому как нет за ним человека.

Ну а если есть? Самый что ни на есть настоящий, полновесный член рода – дедушка там, дядя или еще какой достойный муж. Зрелых лет и в полном праве, разве что не живой, а упокоившийся допрежь Избрания. Но имя-то непустое, был ведь в роду такой человек и, кабы не помер, беспременно в церемонии поучаствовал, волю свою изъявил. Какую именно волю? И гадалку не спрашивай – за преблагого господина Боруна, всякого ему благополучия и жить сто лет. Потому как дедушка (или там дядя) мудр был и добродетелен, не стал бы голос против преблагого господина подавать. Видимо, мысль эта пришла в голову многим столичным жителям. И ведь сработало! Глотала священная урна имена дорогих покойников и не кашляла. Рыгала себе басом. Вот только пресловутая жизненная субстанция от них, от покойников, исходила, скажем так, не вполне жизненная. «Трупешная эманация», – охарактеризовал ее змей-предок. И силы в каждой порции было столько, что один мертвый голос на сто живых тянул. А поскольку все они были за «преблагого господина Боруна»... Так и вышло, что стал Борун избранником мертвых.

– И что это значит? Что теперь?

Дед картинно развел руками:

– Да кто ж тебе скажет-то! Одно точно: среди живых тебе больше не быть. Заберут тебя мертвые к себе, на ту сторону, а там – боги подземные ведают, как выйдет.

– Маги...

– Да что они знают, маги эти! Ну подымут мертвого – тому уж лет шестьсот, как последний раз в этом мире подобным баловались. Так ведь ни спросить толком не могут, ни ответа добиться. Мучают душу зазря и сами маются.

Борун уперся взглядом в ухмыляющуюся мордочку.

– Ты знаешь, тварь. Скажи. Скажи, слышишь?

Улыбка не исчезла с лица зверя, она лишь остыла. Вмиг, будто короткий выдох из глотки самой смерти выстудил ее в ледяную маску. Не умеющие мигать глаза замерцали, как погибельные болотные огни, оскал обнажил янтарные корни клыков.

– Тебя приведут к подножию горной цепи. Ты будешь карабкаться по ней вверх, пока грудь твоя не разорвется, тщась вздохнуть, и сердце не лопнет от недостатка воздуха. Там ведь нет воздуха. Совсем. Восхождение будет мучительным. Все твое существо будет рваться обратно, но ты не сможешь даже оглянуться, бросить взгляд назад, и это хуже всего. Тело, раздираемое надвое, скоро откажет тебе, мясо лопнет, обнажатся жилы, вздувающиеся в чудовищном усилии. И все-таки ты будешь двигаться, неудержимо двигаться вперед, влекомый силой, превосходящей даже силу рождения. Минует вечность, и ты доберешься до вершины. Во всем мироздании нет пика выше – и в то же время пропасти глубже, и ты понапрасну стал бы допытываться у меня, как такое возможно, ибо есть вещи, недоступные и моему пониманию. Камень там уже не камень, он течет и плавится, обжигая жалкое мясо на твоих ступнях своим ледяным прикосновением. Страшный напор оттуда, с той стороны, выдавил, выпятил этот пик из пограничного кряжа и продолжает выталкивать все выше. Туда, где в пустоте безвоздушия и бессветности даже первоэлементы утрачивают присущие им свойства. И бывший камень закипает и плавится, изливаясь с вершины горы огненным лавовым водопадом. В его потоке низвергнешься ты туда, откуда никому нет возврата. Знай имя его – Огненный страж, за то нареченный, что лава его никогда не потечет вспять, не