Солодовниковым. По направлению ветра полет предполагался на Москву — продолжительностью в 24 часа.
Однако при поднятии аэростата в воздух в верхних слоях атмосферы произошли крупные изменения. Аэростат попал в шквал. Его стало относить в противоположную от Москвы сторону, к Ладожскому озеру…
До сих пор никаких известий об аэронавтах нет. Все граждане должны оказать содействие аэростату при его снижении на землю и сообщить сведения в комендатуру города о его полете».
К счастью, несмотря на шквалистый, постоянно меняющий направление ветер, аэронавты смогли благополучно завершить свой полет. После того случая я и решил во что бы то ни стало познать «непередаваемые чувства» в гондоле аэростата. Опасность не только пугает, она ведь по-своему и притягивает.
Во время каникул целые дни я проводил в Луге, в Стругах Красных, где Валентин вместе со своим дивизионом находился в летних лагерях. Там проводились тактические занятия, учебные стрельбы. По характеру я был человеком общительным, и вскоре мне удалось перезнакомиться со всеми воздухоплавателями. А усилия же мои были нацелены только на одно — получить разрешение подняться в воздух. И наконец однажды я своего добился.
Неплохо рисуя, помню, настойчиво демонстрировал я свои способности в топографии и брату, и другим воздухоплавателям, чем доказывал необходимость моего подъема. Сдался Валентин — дал «добро». В воздухе мне предстояло сделать зарисовку местности с аэростата, создать артиллерийскую панораму, с тем чтобы потом использовать ее при тренировках по разведке обороны «противника», а также корректировке огня артиллерии по разведанным целям.
Но подъем на аэростате меня захватил настолько, что инструктору пришлось напомнить довольно крепкими выражениями, для чего мы находимся в воздухе. Тогда, успокоив разгулявшееся сердце, я постарался поработать на совесть карандашом. Первый блин не свернулся комом — панорама [7] получилась вполне удачной, и потом мне еще не раз давали такие задания.
Но разве думал-гадал я в те далекие дни, что эти уроки-развлечения сослужат мне добрую службу в самое ближайшее время! Что просто забава обратится в необходимую на этой войне работу, без которой трудно представить и оборону Ленинграда, без которой я не буду представлять и самого себя…
* * *
Когда я лежал в госпитале, в очередной свой приход Виктор Васильевич Вавилонов припомнил о моих подъемах на аэростатах, припомнил и предложил сменить профессию строителя, военного инженера-сапера на профессию воздухоплавателя.
— Мне поручено сформировать воздухоплавательный дивизион, и для его укомплектования разрешено отобрать необходимых специалистов и командиров из резерва и распредпунктов, — пояснял Вавилонов, но его предложение всерьез я никак не принимал. — Ты же обстрелянный командир, подумай. Предлагаю на должность помощника начальника штаба дивизиона.
Предложение было неожиданное, и я раздумывал.
Дело в том, что до войны моя трудовая жизнь полнилась насыщенным азартом к работе — на мой взгляд, самой нужной на земле, — строителя. Как бы там ни увлекало воздухоплавание, а поступил я в железнодорожный строительный техникум и в 1925 году строил уже свой первый железнодорожный мост через реку Крымзу, что в пяти километрах от Сызрани. А уже через два года сдавался в эксплуатацию третий мост — через реку Томашевку. Такое тогда было время — вся страна, изнуренная войнами, разрухой, засучив рукава крепила свое будущее лесами новостроек.
Осенью 1928 года меня призвали в армию. Год отслужил в Новороссийске. Этот год многому научил. Я добросовестно нес службу в армии, а она, в свою очередь, добросовестно служила мне — становилась настоящей жизненной школой. И может быть, самое главное — учила меня дисциплине. Не той дисциплине, которая выражается лишь чисто внешней исполнительностью, а той, которая воспитывает в тебе внутреннюю собранность, умение рационально использовать свои силы, время.
Маневры «красных» против «зеленых», которые успешно прошли в кубанских степях под конец моей службы, а затем, уже поздней осенью, высадка с десантом у берегов [8] Одессы, Туапсе и Новороссийска — все это укрепляло во мне именно такую дисциплину — дисциплину действий.
Вскоре мне, командиру взвода, вместе с теми, кто отлично закончил службу, разрешили выехать в любой город по желанию. Я поехал в Ленинград, к брату. Там по направлению комсомола с биржи труда поступил работать в «Хладстрой» и одновременно сдал экзамены на вечернее отделение института инженеров промышленного строительства.
Нелегкими, конечно, были те годы. Но молодость, вероятно, всегда притягательна в наших воспоминаниях, и прошлое зачастую видится в таких красках, с такими деталями и подробностями, на которые в свое время обращал лишь мимолетное внимание.
…Вот вижу себя старшим инженером «Мясохладстроя», где трудился до 1935 года. Тогда мы и проектировали, и строили- предприятия холодильной промышленности. Они до сих пор исправно, на совесть служат ленинградцам: холодильники на улицах Шкапина, Черниговской, Лиговке. Ударной стройкой пятилетки был наш мясокомбинат: он решал проблему мясоснабжения города.
А вот я в группе Константина Русакова, которая разрабатывала проекты убойно-разделочного корпуса, теплоэлектроцентрали и ремонтных цехов. Константин Викторович ныне секретарь ЦК КПСС. Обеденный перерыв, притихают рабочие шумы, и конструктор Слава Рогозин предлагает нам сеанс одновременной игры в шахматы или ставит любому желающему запрограммированный мат (много позже международный гроссмейстер Вячеслав Рогозин станет вице-президентом международной шахматной федерации).
…Взволнованным и собранным вижу себя у наркома пищевой промышленности А. И. Микояна, который говорит о ноем назначении главным инженером строительства мясокомбината в Луганске. Через полгода становлюсь одновременно и начальником строительства.
Закончилась эта стройка — и вновь прием у Микояна, уже с директором комбината.
Доклад наш проходит хорошо, а под конец директор на меня жалуется: мол, контора управления строителями сделана слишком тесно. Анастас Иванович смеется:
— Научил я тебя, Филиппов, экономить! — и к директору: — А какой штат? Да, тесновато. Ну что же, пожалуй, можно вполне… сократить управление!
Закончив строительство комбината в Луганске, я был назначен главным инженером треста «Владивостокпищестрой». Здесь, на Дальнем Востоке, пришлось с нуля осваивать бухту [9] Находка — закладывать первый камень на строительстве порта и города.
…В начале 1941 года я работаю главным конструктором в мастерской Наркомата обороны под руководством академика архитектуры Льва Владимировича Руднева — автора торжественного и строгого мемориала жертвам революции на Марсовом поле. В мастерской мы проектируем здания Наркомата обороны, Дворец Советов в Баку. Работается с Рудневым живо, интересно. Набирает темп и нате строительство. Но закончить его ни в Москве, ни в Баку не удается — война.
А уже 30 июня в Ленинграда началось формирование народного ополчения. Мужчины добровольно шли в военкоматы, семьи многих эвакуировались в глубь страны. Моя жена с сыном тоже выехали к своим родителям в Пензу, а я с товарищами пошел в военкомат, хотя мы имели возможность, работая в Наркомате обороны, получить броню. Нас зачислили во вновь формируемую в это время 281-ю стрелковую дивизию.
И вот шутка военной жизни: мне, как послужившему в свое время и уже имевшему на действительной службе кубик, дают под командование взвод саперов, а моим товарищам — без всякого военного образования — присваивают звания военных инженеров третьего ранга — со шпалой. Было несколько непонятно. Однако уже через пару недель меня назначают помощником начальника инженерной службы дивизии к майору Ионову.
Формируемся мы в Боровичах. Майор Ионов оказывается деловым инженером. За два дня мы успеваем проштудировать устав, саперное дело. Затем роем окопы, в точности придерживаясь уставных размеров и схем, дотошно проверяем снаряжение дивизии. Здесь, в Боровичах, я получаю и боевое крещение.
…Гитлеровцы налетели неожиданно. Словно огненный смерч свалился на нас и закрутил — закрутил по нашим красочно оформленным окопам. Признаюсь, впервые испытываю настоящий страх перед смертью.
