их аэростатов.

Однако у нас накапливался уже немалый опыт боевой работы. Так, в 5-м отряде, у старшего лейтенанта А. И. Выборнова, работавшего с моряками на Лисьем Носу, появился интересный метод — сопряженного наблюдения. Его суть была проста. Моряки поместили свои орудия в надежные бетонированные капониры, а огонь корректировали с наблюдательных пунктов, которые расположили далеко от огневых позиций: один — в Кронштадте, другой — в порту. И те и другие уточняли разрыв каждого снаряда по дальности, то есть вели сопряженные наблюдения. Я ознакомился с этим методом, мы переняли его, а вскоре во всех отрядах начали наблюдать огонь врага поначалу с двух, а потом уж и с трех аэростатов сразу.

В 12-й корректировочной эскадрилье мы подметили как-то фотопланшеты территории противника с дешифрованными целями. Решили использовать опыт, с которым работали летнабы. Затем прибор управления артогнем с самолета привяли на себя. Он стал основным прибором для воздухоплавателей.

В поисках совершенствования организации боевой работы добрались мы однажды и до знаменитого ленинградского ученого А. Б. Вериго. И вот, решив проконсультироваться, уточнили адрес профессора — жил он на улице Восстания, неподалеку от Знаменской церкви, — едем к нему.

Запомнилось: огромная, метров пятьдесят, похожая то ли на склад, то ли на мастерскую комната. У стены — токарный станок, в углу — куча автомобильных деталей, на полу — разобранный мотоцикл. С потолка свисает деревянный пропеллер, куда вмонтирована запыленная лампочка, а у голландской кафельной печи сооружено из шкафа и буфета нечто напоминающее и ярангу эскимоса, и медвежью берлогу одновременно. Сверху сооружения — матрац, портьеры, ковры, шубы. Внутри — койка, стол и табурет, где и работает знаменитый профессор. Железная труба маленькой печурки аккуратно вделана в кафель.

Помню, на кровати у профессора лежали три плитки столярного клея, из которых, как выяснилось потом, он готовил похлебку, и, по его словам, наваристую. Сам профессор, с обмотанной шалью головой, встретил нас дружелюбно, на вопрос «чем занимается?» не без гордости ответил, [41] что выполняет оборонное задание. И Александр Брониславович рассказал об изыскании запасов светящихся красок для заводов, изготовляющих приборы. Этот состав требовал радиоактивных препаратов, вот в «старой химичке», десятки лет работавшей с радием, теперь и сметают пыль со стен, с мебели, жгут столы и доски пола — из всего, даже из золы, специалисты извлекают радиоактивные концентраты.

Напоминаем ему о воздухоплавателях.

— Да, было время! — молодо отозвался профессор. — Летал, нырял, поднимался на горные вершины, опускался в глубины земные… Как же, как же, помню: Кристап Иванович Зилле выбросил меня из гондолы. Признаюсь, струсил я тогда основательно. Мало-мальски очухался, когда болтался уже под куполом парашюта…

Александр Брониславович с готовностью согласился нам помочь и стал частым гостем в дивизионе. По его рекомендации нам разрешили принять на вооружение восемнадцатикратную панократическую трубу. Он разработал новый оптический прибор для наблюдателей, обучил нас делать панорамные снимки фотоаппаратом АФА-27М. Эти панорамы с нанесением целей противника со временем стали для нас обязательными.

Немало и других новшеств ввели воздухоплаватели в свою боевую практику. И не случайно генерал Н. Н. Жданов писал в одном из отчетов:

«Штурманы 1-го воздухоплавательного дивизиона проявляли большую изобретательность и мастерство в создании различных приборов, графиков, номограмм, которые существенно помогали в разведке и корректировке огня…» И далее: «За два года осады города с помощью аэростатов наблюдения корректировалось 538 стрельб, из них 151 стрельба — по артиллерийским батареям противника».

Если внимательно вглядеться в карту, показывавшую работу наших отрядов в блокадные дни, то станет очевидным, что практически весь Ленинградский фронт просматривался воздухоплавателями. Немцам, понятно, это основательно мешало, и они во что бы то ни стало пытались нашу воздушную разведку остановить. Невдалеке от поселка Отрадное фашисты развернули зенитную батарею специально для обстрела аэростатов и гондол. Охотились за нами и «мессершмитты». Прямо открыли настоящий сезон для охоты!

Запомнился подъем 30 августа у поселка Отрадное. Часов в 6 утра поднялись в воздух лейтенант Ферцев и Граневский. [42] Для Володи Грановского это был первый подъем. Он, конечно, волновался, хотя виду не подавал. Разве что слегка бросалась в глаза излишняя скованность.

Еще при подготовке аэростата на подъемном поле нас предупредили, что в воздухе патрулируют два немецких истребителя. Но вот наблюдатели уже в корзине, однако капитан Галат приказывает задержать подъем в надежде, что гитлеровцы улетят, не заметив нашего приготовления. И действительно, через несколько минут самолеты исчезают. Аэростат сдается в воздух.

Ясное погожее утро конца лета. Воздух чист, местность хотя и незнакома — отряд только накануне переброшен сюда, — но просматривается далеко. Наблюдатели быстро ориентируются по карте, и уже с высоты двухсот метров в телефонной трубке слышится бодрый голос Ферцева.

Они довольны — Ферцев и Грановский. Еще не успевают подняться на заданную высоту — семьсот — восемьсот метров, — а результаты их разведки — пожалуйста, получите. И работа воздухоплавателя исподволь начинает мниться Володе Грановскому простой и доступной. Но вдруг стрелка высотомера замирает на цифре четыреста.

— Запроси, почему остановка? — удивляется Грановский.

А в следующий миг аэростат «клюет» и быстро снижается.

— Ты смотри, Володя, как скоро выбирают, даже нос аэростата ведет вниз! — еще больше удивляется Ферцев. — В чем дело?

И тут пулеметная очередь вносит ясность. «Мессершмитты», оказывается, схитрили: демонстративно покинули подъемное поле, выждали чуток, пока аэростат поднимут, и атаковали его.

Оболочка загорелась с первого же захода истребителей. Высота была чуть более двухсот метров. Прыгать, не прыгать?.. Ферцев, скользнув по гайдропу, раскрыл парашют, а Грановский так и не смог оторваться от корзины.

«Ну, все…» — мелькнуло в сознании. И тут гондола опрокидывается. Володя вылетает из нее, чудом успевает дернуть за кольцо парашюта и в ту же секунду одновременно ощущает рывок купола и удар о землю…

Воздухоплаватель нерешительно поднимается, смотрит на бегущих к нему бойцов. Он, конечно, горд первым боевым прыжком, жаль только вот, что полотнище парашюта запуталось в раскинутых ветвях двух берез. До сознания воздухоплавателя пока не доходит, что они-то, белоствольные, [43] и есть его спасительницы. Лишь к вечеру проходит возбуждение, и бравого лейтенанта догоняет страх, пронимая до озноба.

Вот так начинается изнурительно коварная охота за воздухоплавателями дивизиона. Ведь авиация противника пока еще господствует в воздухе, а наше зенитное прикрытие — две счетверенные пулеметные установки, — признаться, что слону дробина. Больше — символическая защита от врага. Но воздухоплаватели не собираются быть легкой добычей для стервятников. Мы анализируем разные уловки фашистов и придумываем тактический маневр — начинаем работать, так сказать, «уколами».

Обычно наблюдатель висит в воздухе часа два, а при «уколе» аэростат поднимают минут на десять — двенадцать. Быстрая разведка, пристрелка — и аэростат выбирается на четвертой скорости вниз. На земле корзина его загружается балластом, расчет прячется в укрытиях, а «мессер» тут как тут, но лишь порыскает в сторонке от подъемного поля — к самому-то полю подходить все-таки опасно, все-таки зенитки — и дует назад. Нам это только и надо: балласт долой — и снова в воздух.

Конечно, такие маневры проходят у нас с переменным, так сказать, успехом.

Как-то фашистский истребитель все-таки подкрался к аэростату; выбрать его не успели — и огненные трассы полоснули оболочку.

— Прыгай! — скомандовал по телефону Криушенкову Алексей Ферцев. Он руководил подъемом.

А в ответ в трубке спокойно-недоуменное:

— А зачем прыгать? Выбирайте. Аэростат ведь не горит.

Все на земле разом задирают головы — чудеса в решете! Действительно, ни привычно-черного