котором можно было бы поговорить, ты бы смирился с тем, что никого не осталось, что говорящий — это ты сам, если бы что-нибудь где-нибудь осталось, о чем можно поговорить, даже не видя этого, не зная, что это, просто почувствовать его рядом, ты нашел бы мужество не умолкать, нет, как раз для того, чтобы замолчать, необходимо мужество, тебя накажут, накажут за то, что ты умолк, и все же ты вынужден замолчать, принять наказание за молчание и наказание за то, что тебя наказали, и ты начинаешь опять, дыхание прерывается, хоть бы что-то было, а это что? нет, ничего нет, уходя, они все с собой забрали, забрали природу, никогда никого и не было, никого, кроме меня, ничего, кроме меня, говорящего с собой, о себе, невозможно прекратить, невозможно продолжать, но я должен продолжать, я буду продолжать, без никого, без ничего, только я, только мой голос, нет, я замолчу, я кончу, это уже конец, ненадолго, а это что? дырка, ты проваливаешься в нее, в молчание, это хуже шума, ты слушаешь, это хуже, чем говорить, нет, не хуже, хуже не бывает, ты ждешь в муках, неужели меня забыли? нет, да, нет, кто-то зовет меня, я выползаю, что это? дырка, в пустыне. Хуже всего конец, нет, хуже всего начало, затем середина, затем конец, в конце хуже всего конец, этот голос, который, не знаю, каждая секунда хуже всего, это целая летопись, секунды проходят, одна за другой, судорожно, толчками, это не поток, они являются, бац, трах, они колотятся о тебя, отскакивают, падают и больше не шевелятся, когда не о чем говорить, говоришь о времени, о секундах, есть люди, которые складывают их вместе и получают жизнь, я так не умею, каждая секунда- первая, нет, вторая, третья, мне три секунды от роду, о нет, не всегда. Я где-то был, что-то делал, был в дыре, только что выполз, возможно, я умолк, нет, я говорю это, чтобы что-то сказать, чтобы продержаться еще немного, необходимо немного продержаться, необходимо продержаться долго, держаться всегда, если бы я помнил, что сказал, то сумел бы это повторить, если бы я выучил что-нибудь наизусть, я был бы спасен, я должен бесконечно повторять одно и то же, это трудно, секунды, должно быть, все одинаковы, каждая из них — порождение бездны, что я такое говорю сейчас, я говорю, хотел бы я знать. И все же у меня есть воспоминания, я помню Червя, я удержал в памяти его имя, и другого, как бишь его? как его звали? в кувшине, я все еще могу его представить, лучше, чем себя, я знаю, как он жил, сейчас я помню, я один видел его, но никто не видит меня, и его, и я его больше не вижу. Махуд, его звали Махуд, я больше его не вижу, не знаю, как он жил, его больше нет, его никогда там не было, в кувшине, я никогда его не видел и все же помню, я помню, что говорил о нем, не мог не говорить, слова возвращаются, это и есть память. Это я придумал его, его и многих других, и места, которые они миновали, где они были, чтобы поговорить, поскольку я должен был говорить, не о себе, я не мог говорить о себе, мне никогда не говорили, что я должен говорить о себе, я выдумал свои воспоминания, не зная, что делаю, они не обо мне. Это они попросили меня рассказать о них, они хотели узнать, кто они такие, как они живут, меня это устраивало, я подумал, что меня это устраивает, поскольку говорить мне было не о чем, а говорить что-нибудь я был должен, я подумал, что могу рассказывать что попало, лишь бы не молчать. Потом я сказал себе, что, возможно, я говорю вовсе не что попало, что, вполне возможно, это и требуется от меня, при условии, что от меня что-то требуется. Нет, я ни о чем не думал и ничего себе не говорил, я делал что мог, что мне было не под силу, и часто изнемогал, а это все же продолжалось, голос слышался, голос, который не мог быть моим, у меня голоса не оставалось, хотя он мог быть только моим, я не умолкал, я был один, там, куда ничей голос не мог проникнуть. Да, в моей жизни, а как еще это назвать, я должен был извлечь все, что только можно, из трех вещей — неспособности говорить, неспособности молчать, одиночества Да, сейчас я могу говорить о своей жизни, мне не до тонкостей, но я не знаю, жил ли я когда-нибудь, у меня нет мнения по этому вопросу. Как бы то ни было, я полагаю, что скоро умолкну навсегда, хоть это и запрещено. А затем, да, фюить, так просто, как любой из живущих, я умру, я скоро умру, надеюсь, это будет что-то новенькое. Мне хотелось бы сначала умолкнуть, я мечтал иногда, что это будет наградой за то, что я говорил так долго, так доблестно, живым войти в молчание, чтобы насладиться им, нет, не знаю зачем, чтобы ощутить свое молчание, слиться с этим безмятежным воздухом, непрерывно сотрясаемым моим голосом, только им, нет, воздух не настоящий, мне этого не передать, не выразить, почему мне хотелось умолкнуть ненадолго перед смертью? чтобы в конце немного побыть таким, каким я всегда был, но так и не сумел стать, не опасаясь худшего — мирно войти туда, где я всегда находился, но не сумел обрести покой, нет, не знаю, все проще, мне нужен был я, на своей земле, недолго, я не хотел умереть чужим среди чужих, чужим среди самого себя, в окружении посторонних, нет, не знаю, чего я хотел, о чем думал, я хотел слишком многого, воображал многое, пока говорил, неизвестно что, хватит чаяний и видений, они лгут, хватит мешать одно с другим, от меня было бы больше проку, если бы я понимал, что говорю. Но так не получилось, получилось как сейчас, не знаю как, не надо верить тому, что я говорю, я не знаю, что говорю, я делаю то же, что всегда, я продолжаю, насколько это в моих силах. Что до веры в то, что я умолкну раз и навсегда, в это я не особенно верю, я всегда в это верил, как и в то, что никогда не умолкну, верой назвать это нельзя, это моя твердыня. Но неужели ничего не изменилось за все это время? Если бы вместо того, чтобы говорить, я должен был что-то делать, руками или ногами, пустяшную работенку, сортировать что-нибудь или просто раскладывать, допустим, например, что я должен перекладывать что-либо с места на место, я знал бы тогда, чего достиг и сколько осталось, нет, не обязательно, это ясно даже сейчас, они могли устроить все так хитро, что я не догадался бы, что два сосуда, один — опустошающийся, другой — наполняющийся, в действительности один и тот же, с водой, предположим, я черпал бы наперстком из одного сосуда и выливал содержимое в другой, или их могло быть четыре, даже сто, половину надо наполнять, другую — опустошать, они пронумерованы, четные опустошать, нечетные наполнять, нет, все было бы сложнее, не так симметрично, неважно, опустошать, наполнять, определенным образом, в определенном порядке, исходя из определенных соответствий, хорошее слово, чтобы я думал — сообщающиеся сосуды, соединенные под полом трубами, мне отсюда видно, всегда с одним и тем же уровнем жидкости, нет, это бы не сработало, слишком безнадежно, они устроили бы все так, чтобы я порой испытывал хотя бы крохотные приступы надежды, трубы и краны, мне их отсюда видно, чтобы я мог обманывать себя время от времени, если бы мне пришлось это делать, вместо того, что я делаю, пустяшную работенку с жидкостями, наполнять и выливать, а сосуд один, я бы прекрасно с этим справился, жить стало бы лучше, нет, не надо жаловаться, у меня было бы тело, я не должен был бы говорить, я слышал бы свои шаги, почти беспрестанно, шум воды, всхлипывание воздуха, попавшего в трубы, не понимаю, я рвался бы к работе и говорил бы себе: Раньше начнешь, раньше кончишь, — мне было бы к чему прислушиваться, вот когда появилась бы надежда, и не было бы темно, в темноте такую работу не сделать, все взаимосвязано, да, должен сказать, что я не вижу окон, отсюда, впрочем, это и неважно, что я не вижу окон, здесь мне не надо двигаться взад и вперед, к счастью, я не сумел бы, и проявлять ловкость тоже, ибо, естественно, вода имела бы большую ценность, и малейшая капля, расплесканная по пути, при зачерпывании или выливании, стоила бы мне дорого, а как заметить в темноте, если это одна капля, о чем все это? а ведь это история, я только что рассказал еще одну историю, о себе, о жизни, которая могла быть моей, несмотря на все изменения, к которым бы это привело, которая, возможно, была моей, возможно, я прожил ее до того, как меня признали достойным прожить эту, кто знает, навстречу какой высокой судьбе устремлен я, если только не удаляюсь от нее. Но нет, это история другого, я прекрасно представляю, как он ходит туда-сюда между бочек, пытается остановить дрожь в руке, роняет наперсток, слышит, как он ударяется об пол и катится по полу, нашаривает наперсток ногой, опускается на колени, ложится на живот, ползает, на этом все прерывается, кажется, это был я, но я никогда себя не видел, так что это не могу быть я, не знаю, как мне узнать себя, я с собой не знаком, на этом все кончается, это все, что я знаю, больше я его не вижу, я никогда не увижу его снова, нет, увижу, вот он уже среди остальных, я не стану их называть еще раз, ты говоришь это просто так, чтобы что-то сказать, ты скажешь что угодно, чтобы что-нибудь сказать, одни делают одно, другие — другое, он делает все так, как я сказал, не помню, он вернется, чтобы составить мне компанию, только нечестивцы одиноки, я увижу его снова, это его вина, он виноват в том, что хочет знать, кто он такой и как жил, или же он никогда не вернется, одно из двух, не все возвращаются, я имею в виду, что есть, наверное, и такие, которых я видел всего раз, пока, вполне возможно, что это только начало, чувствую, что конец совсем близко, так же как и начало, каждому своя орбита, это очевидно. Но, я снова возобновляю атаку, неужели и в самом деле ничего не изменилось? за весь этот долгий срок, я говорю сейчас о себе, да, и впредь буду говорить только о себе, решено, даже если у меня не получится, а почему должно получиться? так что обойдемся без сомнений. Ничего не изменилось? Тем не менее, я, кажется, старею, ба! я всегда был старым, всегда старел, но это ничего не меняет, не говоря уже о том, что все это — не обо мне, черт побери, я опять противоречу себе, неважно. До тех пор, пока не знаешь, о чем говоришь, и не можешь остановиться, чтобы выяснить это в спокойной обстановке, к счастью, к счастью, хочется остановиться, но