Цзиньлянь, грехи погубили Пинъэр, стала жертвой излишеств Чуньмэй. Как раз их судьбы оказались куда трагичнее судеб остальных героинь.
Автор сделал Симэнь Цина живым воплощением тех, кого на сцене играют с разрисованным лицом, Ин Боцзюэ — живым воплощением малого комика, а распутниц — живыми воплощениями женщин-комиков и женщин с разрисованным лицом,[20] да настолько убедительно, что от чтения книги прямо-таки бросает в пот, поскольку предназначена она не для наущения, но для предостережения.
Вот почему я постоянно повторяю: блажен тот, кто проникается жалостью к героям «Цзинь, Пин, Мэй»; достоин уважения тот, кто устрашается; но ничтожен — восхищающийся и подобен скотине — подражающий.
Мой друг Чу Сяосю взял как-то с собой на пир одного юношу. Когда дело дошло до представления «Ночной пир гегемона»,[21] у юноши даже слюнки потекли. «Вот каким должен быть настоящий мужчина!» — воскликнул он. «Только для того, чтоб, как Сян Юй, окончить свою жизнь в волнах Уцзяна?!» — заметил Сяосю, и сидевшие рядом сочувственно вздохнули, услышав его справедливые слова.
Только тому, кто уяснит себе эту истину, позволительно читать «Цзинь, Пин, Мэй». Иначе, Юань Шигун был бы глашатаем разврата. Люди! Прислушивайтесь к моему совету: ни в коем случае не подражайте Симэню!
Играющий жемчужиной из Восточного У набросал по дороге в Цзиньчан в конце зимы года дин-сы в царствование Ваньли[22] В романсе[23] поется:
О, сколь прекрасны Острова Бессмертных,[24] О, сколь роскошны парки у дворцов. Но мне милее сень лачуги тесной И скромная краса лесных цветов. Ах, что за радость здесь и наслажденье Весной И летом И порой осенней. Вино согрелось, дышит ароматом. Мой дом — блаженства и беспечности приют. Заглянут гости — что же, буду рад им, Пусть и они со мною отдохнут. Какое счастье мне в удел дано! Я сплю, Пою И пью вино. Хоть тесновато в хижине убогой, Но там вдали, за крошечным окном Мне холмик кажется уже горой высокой И морем — обмелевший водоем. Прислушаюсь — какая тишина! Прохлада, Тучи И луна. Вино все вышло. Чем же гостя встречу? Я в глиняные чашки чай налью И разговор наш боль души излечит, В беседе тихой он забудет скорбь свою. Так мало — и уж счастлив человек! Циновка, Стол И прелесть гор и рек. Немного отойду и возвращаюсь, Любуюсь — до чего красиво здесь. Вот домик мой, вот ручеек журчащий, А вот тростник поднялся словно лес. Глаза туманятся слезой невольной. Просторно, Тихо И привольно. Чем скрасить мне досуг потока дней счастливых? Я каждое мгновенье берегу, Чтоб видеть игры рыбок шаловливых, Цветов цветенье, лунный блеск в снегу. Устану и светильник зажигаю, Беседую, Читаю И мечтаю. Я вымел пыль. В моей лачуге чисто. Но ты, безжалостное время, пожалей Украсивший крыльцо багрянец листьев И сизый мох в расщелинах камней. Вот слива-мэй роняет лепестки. Сосна, Бамбук И рябь реки. Деревья и цветы, посаженные мною, — Дань благодарности природы чудесам. Она меня вознаградит весною, Ведь я по веснам счет веду годам. Так я обрел бессмертие в тиши: Довольство, Негу И покой души. 
