Вавилона. Но что вы знаете о том, как был достигнут этот мир, вы, которые очертя голову хотят наброситься на римскую стражу в Кесарии?

— Мы знаем, что мы — иудеи, вот что мы знаем, — заявил Менахем.

Иаков хотел ударить его, но сдержался.

Моя мать, сидевшая по другую сторону от прохода, закрыла глаза и склонила голову. Авигея широко раскрытыми глазами смотрела на Иасона, который стоял, скрестив руки, словно судья, исполняющий свои обязанности, и холодно смотрел на старейшин.

— Какую историю ты хочешь нам рассказать? — спросил Иасон, глядя на Клеопу, стоявшего с ним бок о бок. — Ты хочешь сказать, что мы десятилетиями мирно жили при Августе? Это мы знаем. Ты хочешь сказать, что у нас не было войн при Тиберии? Это мы тоже знаем. Ты хочешь сказать, что римляне терпимо относятся к нашим законам? Мы знаем и это. Но еще мы знаем о знаменах с изображением Тиберия, которые сейчас висят в Святом городе, с самого утра. И мы знаем, что первосвященник Иосиф Каиафа не приказал их снять. Точно так же, как и Ирод Антипа. Почему не были сняты знамена? Я тебе скажу почему. Сила — это единственное, что этот новый правитель, Понтий Пилат, понимает. Он послан сюда разбойником, он состоит в союзе с разбойником, и кто из нас не знал, что подобное может случиться?

Поднялся оглушительный рев. Здание сотрясалось, точно гигантский барабан. Даже женщин охватило волнение. Авигея жалась к моей матери, с изумлением глядя на Иасона. А Молчаливая Ханна, взгляд которой все еще туманился от боли, глядела на него с затаенным восторгом.

— Тишина! — крикнул Клеопа.

Он выкрикивал это снова и снова и топал по скамье, пока шум не стих.

— Все не так, как ты говоришь, кроме того, какая нам разница, что это за человек? Мы не разбойники. — Он обеими руками ударил себя в грудь. — Насилие не наш язык! Пусть это будет язык этого безрассудного правителя и его приспешников, но мы говорим на другом языке, и всегда говорили. Если ты думаешь, что легионы не придут из Сирии и не утыкают нашу землю крестами уже через месяц, ты ничего не знаешь. Посмотри на своих отцов. Посмотри на дедов! Неужели ты больший приверженец закона, чем они?

Он указывал рукой, говоря. Он указал на Иакова. Указал на меня. Указал на Иосифа.

— Мы помним тот год, когда был свергнут Ирод Архелай, — сказал Клеопа. — Десять лет он правил, а потом его вынудили отказаться от власти. И что случилось в стране, когда император пошел на этот шаг ради нас? Я скажу тебе, что случилось. Иуда Галилеянин с фарисеем-заговорщиком подняли восстание в наших горах, и в Иудее, Галилее и Самарии начались убийства и пожары, грабежи и бунты! И мы, кто уже видел это раньше — точно такие же беспорядки после смерти старого Ирода, мы увидели это снова: волна накатывала за волной, словно огонь в сухом поле, когда языки пламени слизывают траву. И римляне пришли, как они приходят всегда, и кресты выстроились вдоль дорог, и идти по ним означало идти среди воплей и стонов умирающих.

Тишина. Даже Иасон смотрел на Клеопу молча.

— И теперь вы хотите это повторить? — спросил Клеопа. — Не выйдет. Вы останетесь там, где вы есть, в своей деревне, здесь, в Назарете, и вы дадите первосвященнику и его советникам возможность написать Цезарю и сообщить ему об имеющем место богохульстве! Вы позволите им снарядить корабль, что они, без сомнения, и сделают. И вы будете дожидаться их решения!

Мгновение казалось, что битва выиграна.

— Но все же идут, все кругом идут… в Кесарию! — крикнул кто-то от дверей.

Протесты и яростные выкрики посыпались со всех сторон.

Иасон покачал головой. Старики поднимались на ноги, толкаясь и споря, мужчины пробирались поближе к сыновьям.

Менахем отодвинулся от Иакова, не желая ему подчиняться, и Иаков покраснел от гнева.

— Мужчины исполнят свой долг, — крикнул еще кто-то.

— Целая толпа уже на полпути к Иерусалиму!

Иасон стал говорить, перекрывая шум толпы.

— Все это правда. Мужчины не потерпят такого оскорбления, такого богохульства, не станут молчать. Если Иосиф Каиафа думает, будто мы станем сидеть сложа руки, он ошибается! Говорю вам, мы идем в Кесарию вместе с нашими земляками!

Крики становились все громче, но он еще не закончил.

— Говорю вам, мы идем не бунтовать, нет! Это было бы глупо. Клеопа прав. Мы идем не сражаться, но встать перед этим человеком, перед этим наглецом, и сказать ему, что он нарушил наши законы и мы не успокоимся, пока он не услышит нас!

Всеобщее столпотворение. Ни один молодой человек не усидел на полу, все стояли, некоторые подпрыгивали на месте от возбуждения, словно дети, которые яростно размахивают кулаками и наскакивают друг на друга. Почти все женщины встали. Остальным тоже пришлось встать, чтобы хоть что-то видеть. Скамьи громыхали под танцующими на них ногами.

Менахем с Исааком добрались до Иасона и встали рядом с ним, сердито поглядывая на своего дядю. Менахем схватился за накидку Иасона. Все молодые мужчины пробивались к нему.

Иаков вцепился в руку Менахема и, прежде чем сын успел отстраниться, крепко ударил его тыльной стороной ладони. Однако Менахем стоял твердо.

— Прекратите сейчас же — все вы! — надрывался Иаков, но тщетно.

Иосиф охнул. Я ощутил это, хотя не услышал звука.

— Вы пойдете в Кесарию отрядом, — кричал Клеопа, — и римляне обнажат мечи. Думаете, им есть дело до того, пришли ли с ножами или с плужными лемехами?

Рабби вторил его словам. Старики были согласны с ним, но их слова заглушали крики молодежи.

Менахем забрался на скамью рядом с Иасоном, и Клеопа, потеряв равновесие, полетел вниз. Я подхватил его, чтобы он смог устоять на ногах.

— Мы идем, — кричал Иасон, — мы идем вместе, чтобы Понтий Пилат увидел, сколько нас. Иначе что такое Назарет, если не сборище трусов?! И разве можно остаться иудеем и не пойти с нами?

Новая волна гомона и криков захлестнула нас, сотрясая стены, и в первый раз я услышал, как нарастают крики за пределами синагоги. Люди снаружи стучали в стены. Ночной воздух наполнился воплями. Я слышал их за спиной.

Неожиданно толпа в дверях расступилась, пропуская отряд. Это были люди в походной одежде, с бурдюками на плечах. Двоих я знал, они были из Каны, еще один — из Сепфориса.

— Мы отправляемся в Кесарию сегодня же вечером. Мы идем, чтобы стоять перед дворцом правителя, пока не снимут знамена! — крикнул один из них.

Иосиф жестом попросил меня помочь. Он протянул руку к Клеопе. Мы смогли поднять его на скамью. Менахем спустился, освобождая для него место, и даже Иасон подвинулся.

Иосиф постоял с минуту, глядя на беснующуюся толпу. Он вскинул руки. Шум покатился, как поток, готовый унести его, однако мало-помалу стал затихать, а затем, глядя на седовласого человека, не произносящего ни слова — только воздевшего руки, словно призывая воды Красного моря расступиться, все умолкли.

— Вот так хорошо, дети мои, — сказал он.

Даже самое тихое бормотание стихло.

— Вы должны сами научиться тому, что мы знаем так хорошо, мы, которые видели, как Иуда Галилеянин и его люди гордо проходили через наши холмы. Которые не единожды видели, как легионы приходят, чтобы восстановить порядок. Да, да. Что ж, прекрасно. Вы на своей шкуре познаете то, что не хотите узнать от нас.

Иаков хотел запротестовать. Он крепко держал вырывающегося Исаака.

— Нет, сын мой, — обратился Иосиф к Иакову. — Не вводи их в искушение. Ты запретишь, но они все равно сделают.

Этим словам все одобрительно захлопали. Затем раздался гул и, наконец, прокатился рев одобрения.

Иосиф продолжал, по-прежнему не опуская рук:

— Да, пусть правитель знает, как вы горячи. А ты, Иасон, покажи свое красноречие, если