– А ты разве не веришь?

– В эту ночь я верю во все.

Она прижалась ко мне. Я отбросил влажную простыню и подал ей купальный халат.

– Как ты думаешь, это правда, что мы живем несколько раз? – спросила она.

– Да, – ответил я, не раздумывая.

– Слава богу! – она вздохнула. – Сейчас я уже не могу спорить об этом. Я устала и замерзла. Ведь это горное озеро.

Из ресторанчика в Ронко я, кроме вина, захватил еще бутылку «граппы» – виноградной водки наподобие «марка» во Франции. Она острая и крепкая и очень хороша в такие минуты. Я принес ее и дал Елене целый стакан. Она медленно выпила.

– Я не хочу уезжать отсюда, – сказала она.

– Завтра ты забудешь об этом, – ответил я. – Мы поедем в Париж. Это самый чудесный город на свете.

– Самый чудесный город – тот, где человек счастлив. Я выражаюсь общими фразами?

Я засмеялся.

– К черту заботы о стиле! Пусть общих фраз будет еще больше. Особенно таких. Тебе понравилась «граппа»? Хочешь еще?

Она кивнула. Я налил стакан и себе. Мы сидели на лужайке у столика из камня. Елену начало клонить ко сну. Я отнес ее в постель. Она заснула рядом со мной.

Ночь густела. В открытую дверь была видна лужайка, Она постепенно стала синей, потом серебристой от росы, Через час Елена проснулась. Она встала и пошла на кухню за водой. Вернулась она с письмом в руках. Оно пришло, пока мы были в Ронко.

– От Мартенса, – сказала она.

Она прочла и отложила письмо в сторону.

– Он знает, что ты здесь? – спросил я.

Она кивнула.

– Он сказал моим родственникам, что я по его совету поехала в Швейцарию показаться врачам и останусь недели на две.

– Он лечил тебя?

– Иногда.

– Что у тебя было?

– Ничего особенного, – сказала она и положила письмо в сумочку.

Она не дала мне его прочесть.

– А откуда у тебя, собственно говоря, этот шрам? – спросил я.

Тонкая белая линия пересекала ее живот. Я заметил ее еще раньше, но теперь она выступила яснее на загорелой коже.

– Маленькая операция. Так, пустяки.

– Какая операция?

– Милый, об этом не говорят. Знаешь, у женщин бывают иногда разные случаи.

Она погасила свет.

– Хорошо, что ты приехал и забрал меня, – прошептала она. – Я больше не могла бы выдержать. Люби меня! Люби, и ни о чем не спрашивай. Ни о чем. Никогда.

– Счастье… – медленно сказал Шварц. – Как оно сжимается, садится в воспоминании! Будто дешевая ткань после стирки. Сосчитать можно только несчастья.

Мы приехали в Париж и сняли квартиру в маленьком отеле на левом берегу Сены, на набережной Августинцев. Лифта в гостинице не было, лестницы были старые, кривые, комнатки маленькие. Зато из них видны были прилавки букинистов на набережной, Сена, Консьержери,[14] собор Парижской богоматери.

У нас были паспорта, и мы чувствовали себя людьми.

Мы были людьми до сентября 1939 года. И до тех пор, собственно говоря, не имело значения, настоящие у нас паспорта или фальшивые. Правда, это оказалось далеко небезразличным, когда началась «странная война».[15]

– Чем ты жил здесь? – спросила меня Елена однажды в июле, дня через два после нашего приезда. – Ты мог работать?

– Конечно, нет. Я не смел даже существовать. Как же я мог получить разрешение на работу?

– Чем же ты жил тогда?

– Ей-богу, не знаю. Я перепробовал много профессии. Зарабатывал от случая к случаю. Во Франции, к счастью, не все распоряжения выполняются в точности. Иногда можно наняться на какую-нибудь мелкую