его. Между прочим, сообщал, что на юге Сахалина еще совсем тепло.

— Жаль и мне, что не повидал я старого товарища, — говорил Воин Андреевич. — Он как молния сверкающая проносится; энергия его неисчерпаема. Не дай бог, сломится. Бога надо молить, чтобы дал ему силы и здоровье.

Шхуна снова шла к Сахалину. Вдали отчетливо видны горы в снегу. Теперь за углем, а потом — в Хади, надо узнать, как просит Геннадий Иванович, прибыл ли на зимовку транспорт «Иртыш» и остался ли там «Николай» — большое судно, принадлежащее Компании.

«А потом — на юг! В Японию! С отчетом адмиралу! Представлю ему все. Опять, верно, придется мне сидеть на дипломатических переговорах!»

Пока вокруг ветер, холод, опять снег несет с дождем, сопки на обоих берегах в снегу, леса голы, листья опали.

Грозная, родная осень. И уж не за горами зима.

В ночной тишине оглушительно грянул ружейный выстрел. С вечера термометр показывал сорок два градуса — температура редкая для здешних прибрежных мест. В такой мороз каждый звук слышится отчетливо.

Невельской, откинув одеяло, вскочил и зажег свечу.

Последовал второй выстрел.

— Тревога? — приподнявшись на локте, с испугом спросила Екатерина Ивановна. Она опустила ноги на шкуру лося, служившую ковром. Сквозь сон, меживший веки, на лице ее являлось выражение силы и энергии, руки невольно протянулись к маленькой кроватке, где спал ребенок. Екатерина Ивановна в чепчике, ночном капоте. Она взяла заплакавшего младенца и прижала его к груди.

Невельской оделся, взял пистолет и вышел. Сквозь морозную мглу тускло светила половинка луны. На снегу виднелись черные силуэты людей и оленей.

— Почта, вашескородие! Антип приехал, — доложил боцман Козлов.

Боцман в полушубке и большой мохнатой шапке, почти скрывающей лицо. Тут же двое часовых с ружьями и тунгусы.

— Почему стреляли?

— Обознались, вашескородие! Мчатся вдруг из-за бугра без колокольцев. Да вон их сколько!

На этот раз тунгусы приехали втроем и оленей было больше.

— Шибко гнали, — говорил старый тунгус Антип. — День и ночь гнали! Война с турком!..

Боцман крякнул от удивления:

— Началось, значит!

— Война-а? — переспросил один из часовых.

Невельской повел нарочных в дом.

— Слышишь, Катя, Антип приехал, — сказал он, приоткрывая дверь спальни. — Привез важные известия. Война с Турцией началась. Сейчас прочту, что Николай Николаевич пишет.

Антип скинул шубу на пол, задрал меховую рубаху и отстегнул кожаную сумку, висящую на груди. Сын его, рослый, румяный детина, разговаривал с боцманом.

Невельской открыл сумку и вынул пакеты. Он велел боцману отвести тунгусов в избу для приезжающих, дать по чарке водки, накормить и выдать табаку.

Когда все ушли, боковая дверь приоткрылась.

— Можно к тебе? — спросила Екатерина Ивановна.

На дворе февраль. За зиму это первая почта. Она ждала ее с нетерпением.

— Зайди, мой друг. Да мы тут выстудили, оденься потеплее.

Она вернулась, накинула шаль и снова вошла. Из-за плеча мужа смотрела на бумагу. По телу ее пробежала нервная дрожь.

— Какой подлец Кашеваров! — сказал Геннадий Иванович. — Пишет, что на наше с тобой имя пришли в Аян письма из Петербурга. Под предлогом, что не смеет получить сам, шлет повестки, чтобы мы расписались и прислали доверенность на его имя. Носит же земля таких бюрократов. Вот единственное письмо тебе от Саши.

— Что же, в самом деле война? — нервно поводя плечами, но несколько успокаиваясь, спросила Катя.

— Послушай, что пишет Николай Николаевич.

— Из Парижа?

— Нет, из Петербурга.

— Так он вернулся?

Муравьевы лето и осень отдыхали во Франции у родственников Екатерины Николаевны.

— От двадцать шестого октября… Он тут мне упреки и укоры делает: «Вы неуместно писали мелочные и необдуманные бумаги в главное правление… Не увлекайтесь огромными своими предприятиями, которые исполнены быть не могут и к существу дела не ведут».

Что ты скажешь, ангел мой! Я у тебя и мелочен, и в то же время с пустыми огромными предположениями. Это южные гавани, значит, по его мнению, пустые предположения и не могут быть нами заняты!

«А постарайтесь только приготовить лес для размещения трехсот человек, которые к вам в течение июля должны прибыть».

Дай бог, если это так! Но вот…

«Затем обращаюсь к политическим делам. Объявлена война с Турцией. Англия и Франция заключили союз и вступаются за турок. Со дня на день здесь ожидается разрыв с этими державами и всеевропейская война».

Опять пропуская какие-то служебные подробности, Невельской прочел дальше:

— «Война уж началась на Дунае, и первыми были в бою канонерские лодки и отличились».

Губернатор писал, что и на восточных берегах теперь надо быть в готовности и привести все в порядок, что союзники явятся и туда, что англичане уже ввели свой флот в Мраморное море и что «все эти обстоятельства имеют непосредственное влияние на наши амурские дела».

— «Я располагаю всеми средствами, чтобы с открытием навигации быть у вас, может быть, даже и прямым путем по Амуру в Николаевский пост. Вы сами отлично понимаете, что все это значит».

Прочитав эти слова, Невельской перекрестился:

— Дай бог! Если он наконец прибудет с войсками, это счастье!

«Вы сами можете заключить, любезный Геннадий Иванович, что теперь нам надо дорожить всеми средствами и думать не о распространении и заселении наших владений, но о защите их и беречь казну государственную…»