– Скажу больше. Президентская бумажка, которую я вам подсунул насчет полномочий, – липовая. Да неужто вы и впрямь поверили, что армии позволят совать нос в потроха страны? Конечно, наши полномочия несколько расширились, но не настолько же. Даже самый распоследний Армагеддон не подвигнет мало- мальски умного руководителя и его приближенных легально ввести военную диктатуру в такой беспардонной стране, как Россия.

– Скотина, – прошептала Волкова. В ее тоне ярости хватило бы, чтоб обратить на темную сторону силы целый взвод Скайуокеров.

– И теперь, Ниночка, последнее. Если после всего этого вы согласитесь со мной сотрудничать – у нас есть шанс.

Пимкин успел увернуться от летящей чашки в самый последний момент. Звон бьющегося фарфора пару раз срикошетил от обшарпанных стен актового зала и на высокой ноте замер под потолком.

«Вот это баба», – с восторгом подумал генерал.

В десять часов утра следующего дня Пимкин шел в офицерское общежитие четвертой авиабазы.

Он только что отдал несколько распоряжений двум своим заместителям, прибывшим ночью из Генштаба, заодно пропесочив их за отсутствие на испытаниях экспериментального оружия на аэродроме «Кубинка-2». Полковники продемонстрировали железную выдержку, выслушивая крепкие проклятия командира. Он никогда не слыл самодуром и пользовался репутацией исключительно справедливого начальника, поэтому подобная вспыльчивость могла быть вызвана только очень серьезным нервным переутомлением.

Замы это понимали. Да и сам генерал решил, что единичный дисциплинарный втык помощникам сейчас не повредит. Война все-таки…

Пимкин слегка замедлил шаг. Привычным жестом поправил очки и папаху. Стряхнул соринку с воротника парадной шинели. Захотелось сделать еще какую-нибудь ничего не значащую мелочь, но, как назло, этого пустячка не нашлось.

Он снова пошел быстрее.

Распогодилось.

Тучи расползлись и теперь жались к линии горизонта далеко на западе. Солнышко по-зимнему ярко и благостно освещало землю. Несколько солдат в наряде подметали плац, покуривая папироски и перебрасываясь короткими репликами.

– Слышь, Толян, замок наш вчера нажрался[1], и его на КПП не пустили.

– Врешь!

– Серьезно. Лобан на утреннем построении шепнул. Потом ротный замкэ-то нашему таких люлей выписал, что до сих пор на губе отдыхает со сломанным ребром.

– Оставь покурить-то.

– Пацаны, а правда, что трибуналы ввели? Теперь, говорят, и к стенке могут поставить.

– Ага. И по заднице ремешком. Насмотрелся боевиков, салага.

– Слышь, ты, мети, не отвлекайся. А то снежинку пропустишь – заново начнешь.

– Тише вы, разведком вон шагает…

На вертолетную площадку с низким рокотом садился старенький транспортник МИ-10 с прицепленным к брюху контейнером, а выше, в глубокой безоблачной голубизне, виднелись три стремительные точки патрульного звена «кузнечиков». Еще несколько черных истребителей стояли рядком возле дальнего ангара с выключенными двигателями и опущенными колпаками кабин. Несколько техников суетились вокруг передней стойки шасси одной из грозных боевых машин.

Пара российских флагов чинно свисали с древков, вызывающе торчащих из фасада штабного здания, словно клыки.

Алая полоса – наш, земной мир. Лазоревая – небесный. Белая – божественный.

Плазма, лед и огонь. Только наоборот…

Безветренно.

Спокойно. Как перед штормом.

Генерал вдыхал полной грудью свежий морозный воздух с легким душком отработанного авиатоплива и машинного масла. Щурился от не греющих, но интенсивных солнечных лучей, бьющих в глаза.

Вчерашний кошмар с уничтоженной базой, пожаром в тоннеле, сбитым «Вьюнком», дикой поездкой по ночному шоссе и смертельными схватками плазмоида с истребителями казался далеким и не вполне реальным. Хотелось бросить все к чертовой матери, подать рапорт об отставке, уехать на Селигер или на Среднюю Волгу и пробыть там остаток жизни, сидя в небольшом кирпичном доме перед камином, пусть даже электрическим.

Главное – чтоб было тепло и тихо.

Чтобы – не безжизненно холодно и не убийственно горячо…

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!

– Стой! Ать, два!

Пимкин окинул взглядом Берца, чуть ли не галопом выскочившего из общежития.

Голенища сапог мятые, сразу видно, что надевал второпях, бушлат расстегнут, шапка набекрень, рожа неумытая, с вдавленными канавками от неровностей подушки, взгляд дурной. Да и вообще при свете дня сержант выглядел гораздо менее благородно и воинственно, чем накануне за баранкой грузовика.

– Здорово. И что это ты в офицерской общаге делал?

– У офицерши одной был, – шепотом доложил Берц, оглядываясь. – Из инженерного батальона. Вы не подумайте, я не в самоволку ходил! Она меня сама позвала! Фигуристая, во! – Он обозначил контуры офицерши размашистыми движениями ладоней. – Девять раз за ночь, представляете? Девять раз! Нимфоманка какая-то в погонах, ей-богу! И все бы хорошо, да на десятый раз муж заявился! Подпол какой- то из десантуры… Хорошо, что он бухой в конину был и меня даже разглядеть не смог. Выставил дверь пинком и заснул на пороге! Если б он в кондиции был, мне бы крышка. Главное, как трахаться по-кошачьи – она горазда оказалась, а что замужем – не заикнулась…

– Берц, ты пьян? – вкрадчиво поинтересовался Пимкин.

Сержант насторожился и поправил шапку. Врать он не решился.

– Никак нет, товарищ генерал! Не пьян! С бодуна.

– Так вот иди отоспись, а потом подкатишь к своему ротному и скажешь, что по приказу генерала Пимкина ты готов к трем внеочередным нарядам на кухне.

– Товарищ генерал! Вчера ж мне сам министр разрешил бутылку с собой забрать! Я ж только для смелости – все-таки офицерша… К тому же министр медаль обещал – чем не повод? А Буранов, так тот почти не пил, я проконтролировал…

– Чу! Кру-у-угом! Бе-е-его-ом марш! Будешь знать, как по офицерским женам шляться, салабон!

Берц вздохнул и, явно разочарованный косностью всей военно-административной системы, потрусил прочь.

Пимкин усмехнулся и покачал головой. Пробубнил себе под нос:

– А ведь и впрямь старею. Лет пять назад за такой пассаж я б ему без разговоров в хрюсло засветил.

На втором этаже, где находилась временная квартирка Волковой, было темно и тихо. Возле лестницы на «тумбочке» стоял солдат, который молча отдал генералу честь и продолжил пялиться в одну точку.

Пимкин постучал и слегка отошел от двери. Мало ли! Вздумается ей еще разок в него сервизом побросать… Много чести.

Изнутри не донеслось ни звука.

«Неужели уехала? – мелькнула мысль у Пимкина. – Эх, надо было вчера не позволять ей разворачиваться и с гонором уходить прочь. Точно – старею».

Он еще раз постучал. Сильнее и настойчивей.

Неожиданно дверь распахнулась, чуть не расшибив генералу нос, и на пороге возникла Волкова. Без пиджака, в свободной блузке, под которой угадывались довольно массивные, но вовсе не обвислые груди, и в серых классических брюках, скрывающих за прямыми линиями идеально выглаженных стрелочек сильные и стройные ноги. Волосы были уложены так же тщательно, как накануне, лицо свежее, взгляд