гармония, будто каждое слово и жест были тщательно отрепетированы заранее. На самом же деле действие подчинялось законам чистейшей импровизации, и это было прекрасно известно публике. Находчивость, остроумие и непредсказуемость актеров, а иногда даже смешные оплошности придавали действию особое обаяние и прелесть. Зрители живо реагировали на каждую реплику. С площади доносились смех, одобрительные выкрики, остроты, шутки и даже советы…
Наконец наступил тот миг, когда прекрасная Елена во всей своей юной прелести появилась на сцене. Это был кульминационный момент представления, задуманный Витторио как торжество Красоты и Гармонии. Далее следовала сцена похищения Елены и жестокого наказания того, кто осмелился посягнуть на творение богов.
И вот колесница Париса, неожиданно ворвавшаяся на площадь, врезалась в толпу зевак, пробиваясь к сцене. Все произошло молниеносно, и через минуту растерянная публика, только что приветствовавшая появление Елены громом рукоплесканий, созерцала уже ее опустевший трон. Следуя замыслу Витторио, все зрители превратились в непосредственных участников действа и должны были просить богов вернуть Елену, похищенную Парисом.
Но на сцену, где хор актеров усиленно изображал собой разгневанных небожителей, вдруг выбежал… сам Парис. Толпа ахнула от удивления. Герой-похититель что-то взволнованно выкрикивал и махал руками.
— Святая Мария! — послышался срывающийся голос Витторио. — Кто-то опередил меня! Быстрее же, догоните их! Они украли ее…
Витторио был в отчаянии. Зрители же надрывались от смеха.
— Это не представление, разве вы не понимаете? Ее похитили, украли!
Не теряя времени, комедианты и те немногие, кто понял, что произошло на самом деле, устремились туда, где только что скрылась колесница с похитителями и их жертвой.
Возница гнал колесницу, не разбирая дороги. Перед глазами Клаудии мелькали узкие улочки, погруженные в тьму. Когда ездовой обернулся, то вместо Витторио она увидела смуглое бородатое лицо турка, расплывшееся в широкой белозубой улыбке. Клаудиа замерла. Страх парализовал ее, мешая трезво осмыслить происходящее. Наконец, придя в себя, Клаудиа что есть сил начала колотить турка по спине, но тот только смеялся и подстегивал несущегося во весь опор скакуна. Видя, что ничего не помогает, она принялась кричать, моля о спасении, но никто из редких прохожих не обращал на нее внимания.
Внезапно бешеная скачка прекратилась. Неизвестный всадник на лошади попытался остановить турка, но меткий удар хлыстом отшвырнул его в сторону. На крутом повороте, где узкая улочка резко сворачивала вправо, какому-то смельчаку удалось скинуть похитителя на землю, но тот вскочил и выхватил саблю…
Оставшись без возницы, лошади понесли, и колесница на полном ходу врезалась в каменную стену. От сильного удара Клаудиа упала на мостовую и потеряла сознание. Когда же она очнулась, то обнаружила, что лежит на мокрых камнях, а в нескольких метрах от нее происходит жестокая драка. Незнакомец, так вовремя пришедший ей на помощь, был, судя по одежде, венецианцем, но лица его, скрытого под черной полумаской, она не могла рассмотреть. Он был ранен в плечо.
Схватка продолжалась довольно долго и привлекла внимание прохожих. Они собрались вокруг противников и узнали в турке того самого Париса-самозванца, похитившего красавицу Елену из балагана на Сан-Марко. Возмущенные голоса требовали прекратить поединок. Наконец турок, посчитав свое положение невыгодным, ретировался так же неожиданно, как и появился.
— Мы еще встретимся с тобой, итальянец… — Злобно прохрипел он напоследок.
Кошмар закончился, но Клаудиа все еще находилась в каком-то полузабытьи. Она видела, как ее спасителю перевязали рану, как ловили лошадей; слышала, как возбужденно обсуждали происшествие. Клаудиа старалась рассмотреть незнакомца, так неожиданно вторгшегося в ее жизнь. Теперь он был уже без маски, но стоял спиной к ней. Она хотела позвать его, подалась вперед, но резкая боль в спине парализовала ее, а он тем временем уже скрылся за спинами столпившихся зевак.
Рядом с собой Клаудиа заметила какой-то предмет, по виду напоминающий обломок рукояти сабли, замысловато вырезанной из слоновой кости. Она машинально подобрала его и спрятала в складках плаща.
Через несколько минут ее уже везли в палаццо Лоредано, где царил страшный переполох, вызванный ее дерзким побегом.
Прошедший день оказался тяжелым для старика Лоредано. Исчезновение Клаудии вывело его из себя. Не ограничившись суровым наказанием мулатки-служанки, он обрушился в сердцах также и на старика Ренцо, после чего еще долго мерил тяжелыми шагами кабинет, поджидая вестей о пропавшей внучке. Когда же, наконец, ее привезли во дворец, Лоредано принялся отчитывать ее, не стесняясь в выражениях. Но Клаудиа почти не слушала деда. Она думала о том смельчаке, который так мужественно защищал ее жизнь, а потом исчез, так и не назвав своего имени и не показав лица. Его надо было во что бы то ни стало найти и отблагодарить. Но как? Все, что у нее осталось от этого приключения, это костяной обломочек от рукояти… Мог ли он пригодиться теперь?
Спустя два месяца дону Паскуале все-таки удалось сговориться с семейством Гримальди о бракосочетании своей внучки и молодого князя Себастьяно — единственного наследника этого прославленного венецианского рода. На сей раз мнение Клаудии совершенно не принималось во внимание.
— Хочешь ты того или нет, но это мое последнее слово, — решительно заявил Лоредано. — Я прикажу запереть тебя в холодный подвал, может, тогда ты станешь посговорчивей.
— Я даже готова пойти туда сама, только, пожалуйста, избавь меня от твоих женихов!
— Господи Всевышний, за что меня так наказываешь? — обреченно вздохнул дон Паскуале. — Ты хоть бы взглянула на него…
— Хорошо, но если он опять окажется навязчивой мухой или безмозглым хлыщом, я все выскажу ему в лицо. Тогда уж не обижайся! — согласилась Клаудиа.
Дон Паскуале только беспомощно развел руками. Он понимал, что сам воспитал в своей внучке непреклонный нрав, с которым теперь не мог совладать.
В назначенный день гости начали прибывать в дом Лоредано. У многих вызывала удивление встреча могущественного банкира и старого князя Лоренцо Гримальди, еще недавно предпочитавших не здороваться и не иметь друг с другом общих дел.
Старик-князь появился в сопровождении своего сына Себастьяно, высокого светловолосого юноши. Его наряд заметно отличался от отцовских старомодных пышных одеяний из бархата. Только темный шелк и замша, лишенные богатых вышивок и украшений. Клаудиа с интересом посмотрела на суженого и тут же перевела вопрошающий взгляд на Альбу. Мулатка одобрительно кивнула — мол, сами поглядите, мой прогноз был верен, жених оказался хорош собой.
Начало было многообещающим, и Клаудиа, забыв о своих воинственных намерениях, спустилась по широкой лестнице в Мраморный зал, где обычно устраивались торжественные приемы для гостей.
Столы под высокими беломраморными сводами уже ломились от яств и экзотических фруктов, дичи и изысканных вин Греции, Франции и Малазийского побережья. Невидимые в тени высокой галереи музыканты услаждали слух гостей волшебной музыкой, от которой голова кружилась не меньше, чем от выпитого вина.
Клаудии Себастьяно Гримальди понравился — манерой держаться, остроумием и находчивостью, своим вежливым, но при этом и достаточно простым обращением. Но что стояло за этим? За несколько часов светского, ни к чему не обязывающего разговора трудно разобраться в человеке. Их взгляды несколько раз встречались, и Клаудиа невольно краснела и опускала глаза.
«Вы верите в любовь с первого взгляда?» — казалось, вопрошали глаза юного Гримальди. «Не знаю», — шептал ей внутренний голос.
Вне всякого сомнения, Себастьяно, как и ей, были неприятны эти смотрины, устраиваемые родственниками, пусть даже из самых лучших побуждений. Но, должно быть, он, как и Клаудиа, теперь втайне благодарил Господа, что старикам все же удалось настоять на своем.
В продолжение всего ужина дон Паскуале и Гримальди-старший о чем-то неторопливо беседовали,
