случаем, чтобы в истинном свете представить Наполеона III, освободителя Италии. Письмо, о котором здесь идет речь, было напечатано в «Монитёр юниверсель» 9 или 10 января 1869 года с таким предисловием: «Мы адресуем настоящее письмо г-ну директору газеты 'Ле Пэи' с просьбой опубликовать его».

«Господину директору газеты 'Ле Пэи'.

Сударь, существует два способа писать историю.

Первый — ad narratum, чтобы рассказать, — как это делает г-н Тьер.

Другой способ — ad probandum, чтобы доказать, — как это делает Мишле.»

Последний способ кажется нам наилучшим, и вот почему. Историк, прибегающий к первому способу, изучает официальные источники: «Монитёр», газеты, письма и документы, хранящиеся в архивах, — иными словами, описания событий, сделанные их участниками и, следовательно, ими искаженные, чтобы самим предстать в наиболее выгодном свете.

Так, Наполеон на острове Святой Елены заново переписал свою жизнь, отредактировав ее для будущих читателей. Г-н де Монтолон показывал мне подлинную записку, которая сообщала Гудсону Лоу о смерти Наполеона. В ней было три исправления, сделанных рукой самого Наполеона. Наполеон и умереть собирался по-наполеоновски.

Такая манера изложения исторических событий, по нашему мнению, противоречит истине и подтверждает изречение г-на де Талейрана о том, что «язык нам дан для того, чтобы скрывать свои мысли».

Другой способ писать историю совершенно отличен от первого. События, а точнее, неопровержимые факты, выстраиваются в хронологическом порядке, и затем историк ищет в мемуарах современников побудительные причины и следствия этих событий. И наконец, делает выводы, к которым не могут прийти те, кто пишет лишь затем, чтобы рассказать, — выводы, которые становятся заслуженной наградой тем, кто пишет, чтобы доказать.

Так, например, история, написанная ad narratum, скажет: объединение Италии стало возможно благодаря содействию, оказанному Наполеоном III.

История, написанная ad probandum, ответит: объединение Италии произошло вопреки воле Наполеона III, который принял как случившийся факт захват Сицилии, но пытался помешать Гарибальди пересечь Мессинский пролив. Великий герцог Тосканский, а вслед за ним и другие пали, несмотря на поддержку, которую им, по приказу г-на Валевски, оказывал наш консул в Ливорно. Консул не справился с порученным ему делом и был выслан в Америку.

Именно таким образом, входя в мельчайшие детали, я написал четыреста томов исторических романов, в которых правды больше, чем в исторических трудах.

И я докажу Вам это на примере романа «Гектор де Сент-Эрмин», по поводу которого Вы изволили беспокоиться.

Во-первых, для того, чтобы лучше понять тех, о ком идет речь, позвольте процитировать страницу из сочинения г-жи д'Абрантес, которая была не только необыкновенно умной женщиной, но и особой, в жилах которой текла императорская кровь, так как ее род восходит к Комнинам.

Вот что она пишет о той замечательной женщине, которую называли Жозефиной, Богоматерью Победной и которая пустила на ветер все состояние Наполеона.

«Существуют личности, — пишет г-жа д'Абрантес, — которые принадлежат истории. Жозефина — из их числа. Вследствие этого она, будучи ли мадемуазель де ля Пажери, супругой г-на де Богарне — или г-жой Бонапарт, всегда вызывала пристальный интерес. Только сопоставляя, сравнивая, сличая разнообразные наблюдения, потомки смогут воссоздать портрет Жозефины, имеющий некоторое сходство с оригиналом. Предметы, на первый взгляд малозначительные, иногда дают пищу для глубоких раздумий. Жозефина, супруга человека, правившего миром, и имевшая на него некоторое влияние, — личность, которая уже в силу одного этого заслуживает изучения, хотя бы ее фигура сама по себе и не вызывала никакого интереса, даже тогда к ней следовало бы отнестись с величайшим вниманием.

Непреложная истина заключается в том, что в то время г-жа Бонапарт пользовалась особой славой, которая была, если можно так выразиться, ее собственной заслугой. В дальнейшем мне нередко случалось видеть ее в истинном свете. Надо сказать, что всякий раз, когда она действовала не по указке г-на де Бурьена, поступки ее были более чем сомнительными. Г-н де Бурьен быстро завладел ее разумом и слабой волей, и, оказавшись в Милане, она, сама того не подозревая, тут же подпала под его влияние».

Таким образом, сударь, перед Вами два абзаца, в одном из которых нам сообщают, что Жозефина была личностью, оставившей свой след в истории, а в другом — что г-н де Бурьен имел огромное влияние на ее yivi и слабый характер.

Теперь мы уступим слово самому г-ну де Бурьену, он расскажет нам о том, в каких отношениях был с первым консулом и самой г-жой Бонапарт:

«В первые месяцы после того как Бонапарт поселился в Тюильри, он всегда спал со своей женой. Каждый вечер он спускался к Жозефине по маленькой лестнице, которая вела в гардеробную. По этой лестнице можно было попасть в кабинет, где прежде находилась молельня Марии Медичи. Я спускался в спальню Бонапарта только по этой небольшой лестнице:

Также и он, поднимаясь в кабинет, всегда проходил через гардеробную».

Вы утверждаете, сударь, что невозможно, чтобы Бурьен позволил себе утром войти в спальню Бонапарта тогда, когда Жозефина была еще в постели.

Сейчас вы убедитесь, что ему было позволено, и даже приказано, гораздо больше:

«Среди указаний, которые мне давал Бонапарт, было одно, особенное. 'Ночью, — говорил он, — старайтесь не входить ко мне в спальню. Никогда не будите меня ради хороших новостей. Хорошая новость подождет. Но если придут дурные вести, будите меня немедленно, ибо в таком случае нельзя терять ни минуты'».

Видите, сударь, Бурьену было позволено входить ночью в спальню Бонапарта. Это означает, что у него был свой ключ и при необходимости он мог войти туда в любое время. Или, что вероятнее всего, ключ всегда оставался в двери, поскольку лестница вела в кабинет Бонапарта.

Вот еще отрывок, указывающий, что у Бурьена был приказ ежедневно входить в спальню в семь часов утра:

«Бонапарт всегда спал очень крепко, поэтому он пожелал, чтобы я каждый день приходил будить его в семь часов утра. Я первым входил к нему в спальню, но нередко он, когда я принимался будить его, говорил мне сквозь сон: 'Ах, Бурьен, прошу вас, дайте мне еще поспать'. И если не было никакой срочной необходимости, я уходил и возвращался в восемь».

Кроме того, сударь, не кажется ли Вам, что есть что-то гораздо более непристойное в том, чтобы застать в постели мужчину и женщину, даже если они муж и жена, чем застать там одну женщину, тем более в то время, когда еще совсем недавно высокопоставленные дамы принимали посетителей в альковах, лежа в постели?

Теперь, если угодно, вернемся к долгам Жозефины. Эти долги наделали столько шума, что никто не осмеливался сообщить о них первому консулу.

«Однажды вечером, в половине двенадцатого, г-н де Талейран наконец затронул эту деликатную тему. После его ухода я тут же вошел в малый кабинет к Бонапарту. Он сказал мне:

— Бурьен, Талейран рассказал мне сейчас о долгах моей жены. У меня есть деньги, которые я получил из Гамбурга. Узнайте у Жозефины, сколько именно она задолжала. Пусть она скажет вам всю сумму, я хочу раз и навсегда покончить с этим делом и больше к нему не возвращаться. Прежде чем платить, покажите мне список этих мерзавцев, этой шайки разбойников.

До тех пор страх, что разыграется ужасная сцена, одна мысль о которой заставляла дрожать Жозефину, мешал мне поговорить с консулом на эту тему. Но после того как г-н де Талейран первым начал этот разговор, я был полон решимости во что бы то ни стало сделать все, что было в моей власти, чтобы положить конец этому неприятному делу.

На следующий же день я пошел к Жозефине. Сначала она обрадовалась, узнав о том, как отреагировал ее супруг, но радость ее длилась недолго. Когда я попросил ее назвать точную сумму долга, она стала умолять меня принять на веру ту сумму, которую она назовет. Я сказал ей:

— Сударыня, я не могу скрыть от вас настроения первого консула. Он полагает, что вы задолжали значительную сумму. Он намерен погасить ваши долги. Я не сомневаюсь, что вам предстоит выслушать