– Ладно, уговорил, – вздохнул Шахов. Вот ведь до чего дожил – его на это дело уже уговаривать нужно. – Только сначала пойду искупаюсь. Как тут к реке удобней пройти?
Командир отряда показал рукой направление. Но Андрей в той стороне никаких признаков воды не заметил.
– А далеко идти?
Он снова мысленно отругал себя за глупый вопрос. Ну, предположим, Какака знает, сколько отсюда до реки пилить. Но объяснить-то опять не сможет. Ни в километрах, ни в часах. Ох, тяжело с ними, со счастливыми!
Однако старый воин выкрутился:
– До времени появления гиен[70]успеешь вернуться в крааль.
Шахов прикинул, сколько это получится в привычных ему единицах измерения, и присвистнул. Шли они сюда часа четыре, не меньше. Сейчас где-то около полудня. А гиены выходят на промысел часам к семи вечера. Значит, до реки – учитывая то, с какой скоростью они здесь ходят, – не меньше восьми километров будет. Далековато, однако. Тем более нет смысла задерживаться.
– Ну, тогда я пошел. – Андрей осторожно ступил порезанной ногой. – Вроде терпеть можно.
– Пояс сними, чтобы девушки сразу поняли, что тебе очиститься нужно, – напутствовал его бывалый воин. – А потом обратно надеть не забудь.
Инструктор, блин. Как будто без него не разберутся. Ты еще поучи, как правильно топор обтирать!
Насчет времени появления гиен Какака малость ошибся. Не в смысле времени, а в смысле появления. В этот день гиены вышли на промысел раньше обычного. По дороге к реке Шахов успел повстречаться с тремя группами этих уродливых и неприятно пахнущих созданий, тощими телами и суетливыми движениями напоминающих бродячих собак, только рыжих, с черными мордами и такого же цвета пятнами на боках.
И не так уж трудно было догадаться, куда они направляются. Живности в округе Андрей не приметил никакой, если и собирался кто пощипать травку, то умчался прочь при первых же звуках битвы. Но антилопы сегодня гиен не интересовали. Найдется добыча покрупнее, за которой к тому же не нужно гоняться по всей саванне. Лежит себе тихо и не шевелится. Подходи да угощайся. Вот и торопились падальщики урвать свой кусок. Приближаться к Шахову они не решались и с недовольным ворчанием отходили в сторону. Но, пропустив, возвращались на прежнюю дорогу и устремлялись туда, где только что закончилась кровавая человеческая забава.
Сам Андрей никуда не спешил. Порезанная нога все еще саднила, но он уже приноровился ступать на пятку, не тревожа рану. Пусть медленно, зато меньше шансов какую-нибудь заразу подцепить. Остается только хорошенько промыть порез, перевязать столетничком – и будет нога как новенькая.
Он уже добрался до прибрежных зарослей, слышал журчание воды, видел, как взлетают и снова опускаются к реке стайки мелких птиц, но все никак не мог отыскать проход в колючем кустарнике. А порезаться еще раз очень не хотелось. Хватит на сегодня крови. Побродив немного вдоль живой изгороди, Шахов вздохнул, перехватил ассегай поудобней и принялся прорубать им, словно мачете, дорогу к реке.
Берег оказался пологий, низкий, заросший тростником. Неудобный, одним словом. Даже если доберешься до воды – ни присесть, ни ноги вытянуть, ни рану толком прополоскать не получится. Надо бы какой-никакой бугорок отыскать, обрывчик или хоть корягу. Но еще куда-то топать сил не осталось. Может, все-таки и здесь что-нибудь подходящее найдется?
И ведь нашлось же! Чуть левее над водой склонилось невысокое, смутно знакомое деревце с чуть отдающими желтизной продолговатыми листьями, целыми гроздьями свисающими с веток почти до земли. Мать честная, так это же ива[71]! Ивушка плакучая. Как же тебя сюда занесло, родная?
Андрей почувствовал, что еще немного, и он полезет обниматься с деревцем. Этого еще не хватало! Да и слова такого еще, наверное, не придумали, чтобы правильно назвать новый вид сексуальных извращений. Лучше уж присесть, привести нервы в порядок. Тем более что и деревце как будто обрадовалось встрече с земляком, приподняло один из корешков и выставило его прямо над водой, как раз настолько, чтобы можно было на нем пристроиться. Расслабившийся Шахов оперся спиной о ствол, опустил обе ноги в прохладную воду и ощутил полное блаженство. Кайф, совсем как дома. Еще бы удочку сюда!
Да, в общем-то, и без удочки хорошо. Шорох листьев от небольшого ветерка смешивается с плеском воды, едва уловимо пахнет чем-то приятно-оранжерейным. Наверное, вон от тех лилий на другом берегу. Возле них деловито рассекают воду то ли перекормленные чайки, то ли, наоборот, сильно отощавшие пеликаны. А вдоль камышей бродит по мелководью парочка цапель непривычного серо-голубого цвета[72]. Или это журавли такие местные, кто их разберет? Может, и лягушки где-то здесь есть, но попрятались от этих самых цапель. А чуть поодаль, опять же на той стороне реки, вышла на водопой изящная рыженькая газелька. Опасливо покосилась на Шахова, но решила, что он ей ничем не помешает, наклонила шею к воде и принялась неторопливо, как-то очень воспитанно и культурно утолять жажду.
Шахов блаженно зажмурил глаза, пошевелил пальцами ног и почувствовал, что рана его совсем уже не беспокоит. Эй, кто-нибудь, разбуди, что ли, через полчасика! Потому что все-таки нужно до заката в стойбище возвернуться.
Насчет полчасика Андрей явно погорячился – и минуты не прошло, как его вывел из нирваны шумный всплеск на противоположном берегу, тут же многократно усиленный криками птиц, отчаянно колотящих крыльями по воде. Шахов открыл глаза и успел разглядеть отпрыгивающую в заросли газельку и погружающуюся в воду грязно-зеленую, непропорционально вытянутую зубастую пасть.
Ёкарный бабай – крокодил! Решил красавицей этой, скромницей с изящными манерами, пообедать, да промахнулся. Она, умничка, оказывается, не только глазенками хлопать умеет, но и ушки востро держать.
М-да, она-то умничка, а вот сам Шахов? Родину он, понимаете ли, вспомнил, сопли распустил. Тут тебе, дорогуша, не средняя полоса. Это Африка, со всеми ее прелестями. Слава богу, что этот чемодан недоделанный выбрал себе кусок повкуснее, на волосатые Шаховские лодыжки не позарился. А то бы сейчас не до смеху было.
Словно подтверждая его мысль, откуда-то из-за кустов донесся громкий хохот. Хриплый, захлебывающийся злобой, с явно чувствующейся сумасшедшинкой. Андрей непроизвольно вздрогнул. Ему, конечно, приходилось уже слышать смех гиены, но все больше издалека, по ночам. И не так неожиданно. Да ладно, чего уж там, испугался он. Крокодила испугаться не успел, а от этого идиотского смешка чуть сам умом не тронулся. Вот ведь мерзкая тварь, и по внешнему виду, и по существу.
– Заткнись, скотина!
Андрей подобрал валяющийся на берегу средних размеров булыжник, вскочил и с разворота запустил его в кусты, за которыми хохотала гиена. И тут же вновь услышал смех. С другой стороны. И не такой противный. Наоборот, очень даже приятный девичий голосок. Обернувшись, Шахов свирепо посмотрел на его обладательницу, выглядывающую из прибрежных тростников.
Мордашка у нее тоже оказалась нестрашная. Коротко остриженные черные курчавые волосы, карие, чуть прищуренные глаза, милый носик кнопочкой, чуточку пухловатые губы, крепкие, относительно белые зубы. Дальше не видно – тростник мешает. В общем, молодая дуреха. Симпатичная, как все в ее возрасте, независимо от цвета кожи. И, как большинство из них, абсолютно не умеющая себя вести. Кто тебе сказал, детка, что ты имеешь право потешаться над взрослым мужчиной, воином? Ишь моду взяли! Сначала гиена, теперь эта…
Андрей еще не знал, что скажет дерзкой девчонке, но уже шагнул ей навстречу. Вернее, хотел шагнуть. Но зацепился за корень той же ивы и лишь чудом не рухнул лицом во влажную, перемешанную с песком землю. Устоял и даже ногу, в общем-то, зашиб не сильно. Но злость и возмущение прошли. Зато воздушно-капельным путем ему передалось веселье девушки. Шахов хмыкнул, вдруг вспомнив подходящий к случаю анекдот про Штирлица, напоровшегося на сук: «Шли бы вы домой, девочки! Война все-таки».
Впрочем, не такой уж и подходящий. В том-то и дело, что война, и по здешним понятиям без девочек тут обойтись никак не возможно…
Солнце еще не успело скрыться за холмами, когда Шахов подошел к краалю Сикулуми. И еще издали услышал песню. Не то чтобы очень содержательную, но зато громкую, торжественную и длинную, из многих куплетов. Слова в ней явно шли уже не по второму, да и не по третьему кругу, но певцов это не смущало, и хор с энтузиазмом подхватывал каждую фразу солиста:
В общем, полная чушь, но песня все равно выходила красивая, мелодичная, завораживающая. Умеют ведь, сукины дети!
Андрей поймал себя на том, что и сам с удовольствием присоединился бы к общему веселью. Вроде бы и устал, и нога все еще болела, но вот тянет к этим чужим, диким и невежественным, но, в сущности, очень милым людям. Тянет посидеть с ними у костра, послушать песни, поучаствовать в неторопливых, степенных разговорах старейшин, выпить мутного, кислого, оставляющего на зубах кусочки сорговой мякоти пива. Неужели он начинает привыкать к здешней жизни?
