Роберт Вестинг потянулся. Его душевное равновесие восстановилось. Да часа напряженных раздумий сделали свое дело.

Лучше было, выложить все товарищам начистоту. Уже внизу, на россыпи гальки, когда было ясно, что Далберга — по крайней мере на последующие несколько недель — можно было списать, он подумал о том, стоит ли ему признаться, что падение буровой машины вероятно было на его совести. Прошлым вечером во время контрольного осмотра он упустил основательную проверку детектора анклавов. Это пришло ему в голову сразу же после падения. Упущение было вызвано недостатком концентрации: мысленно он был занят упреками Веккера во время обсуждения концепции, вместо того, чтобы всецело посвятить себя делу.

Тяжкий, непростительный проступок, это было бесспорно. Он был вовсе не намерен скрыть эту вину, но он не решался высказать ее сразу — в смутной надежде, что будет найдена еще одна другая причина несчастного случая.

Новый инцидент основательно изменил ситуацию. Теперь он больше не мог медлить. Потеря Далберга означала не только потери рабочей силы. Опасней были психические последствия. Могли распространиться неуверенность, уныние и пессимизм. Особенно у Веккера — пока он чувствовал себя ответственным за падение, его везде преследовало смутное чувство вины.

С Далбергом или без него — исследовательская программа, бурения должны были проводиться при всех обстоятельствах. Повысить готовность к работе и сконцентрировать силы было более срочно, чем прежде. Условием для этого была атмосфера без осложнений.

Вестинг поднялся. «На одно слово, Бронстайн». И, бросив взгляд на геолога: «Если можно, пока что с глазу на глаз».

— Пожалуйста. Так и так хотел размять ноги.

Веккер охотно покинул мостик.

Когда Веккер закрыл за собой дверь, Бронстайн встал. «Я думаю, что знаю, что Вы хотите мне сказать. Это тяжелое решение, но если Анне не будет иметь успеха, нам останется, пожалуй, только этот выход».

Вестинг кашлянул. «Я хотел..»

Комендант оборвал его неповоротливым жестом.

— Жребий еще не брошен. Следовательно мы можем обсудить все спокойно… Допустим, значит, что нервный коллапс не спадет, Далберг нуждается как можно быстрее в специальном лечении, которое мы ему не можем предоставить… В этих обстоятельствах Вы произнесете лично защитительную речь в пользу мгновенного отлета?

— Я не понимаю…

— … с какой стати мне вообще пришла в голову мысль, принять во внимание другую возможность? Я не то хотел сказать. Я лишь спрашиваю себя, выгодно ли лететь сразу при настоящем положении Сатурна. Расстояние до Земли сейчас экстремально велико. Даже если мы будем максимально использовать запас топлива, мы будем в пути одиннадцать-двенадцать месяцев — это означало бы, что мы распыляем все топливо на первую треть пути, беспрестанно ускоряемся, пока не наберем максимальную скорость, и полагаемся на то, что Земля отправит нам навстречу заправочный корабль. Вторым вариантом можно было бы назвать отложение старта, пока Сатурн не займет позицию, близкую к Земле. Это хоть и означает прежде всего потерю времени, но которую мы можем восполнить, потому что затем в любом случае у нас будет достаточно топлива, чтобы выйти на максимальную скорость.

Вестинг слушал, вытаращив глаза.

— Вы… Вы хотите прекратить экспедицию?

Теперь Бронстайн был озадаченным.

— А Вы нет?

— Я об этом никогда не думал.

— А Далберг?

Вестинг пожал плечами.

— Профессиональный риск.

Пару секунд они стояли молчи напротив друг друга.

— Надеюсь, что Вы не считаете меня черствым. — Вестинг присел на край навигационного стола и сложил руки. — Но бывают такие ситуации, в которых может действовать только разум. Наша профессия сопровождается риском. Каждый из нас знал это, когда решил стать космонавтом. И никто не может ожидать, что мир будет вращаться только вокруг него, когда он по воле случая станет жертвой этой профессии…

— Экспедиция «Пацифики», — спешно продолжил Вестинг, когда увидел, что Бронстайн снова хочет оборвать его на полуслове, — недюжинный проект на миллиарды. За ним стоит исследовательская работа, длившаяся десятилетия. В свою очередь, я не смог бы нести ответственность за то, что это будет прекращено, потому что… только потому что один член экспедиции вдруг сошел с ума.

Голос Бронстайна звучал грозно. «А если бы Вы сами были этой жертвой?»

— Я достаточно долго знаю свой профессиональный риск и не буду жаловаться, если мне однажды не повезет.

— Профессиональный риск! Не повезет! Не достает еще фразы о мучениках науки…!

Бронстайн ударил кулаком по открытой ладони. «Хотел бы я знать, в чем Вы видите смысл нашей экспедиции. Может быть в служении науке? Спасибо, не надо науки, которая идет по трупам! У нее нет права на существование. Наука, как я ее понимаю, существует, в первую очередь, для людей. Ей не нужно ни самоотверженных мучеников ни жертв, которые остаются на дистанции… в любом случае в наше время больше не нужно. Я…

Дверь распахнулась. Появился Веккер. За ним шли Анне и Далберг.

— Не помешаем? — Анне стояла в дверях. Я не знала, что Вы…

— Ничего. — Бронстайн провел рукой по лбу. — Проходите! — Что с Вами произошло, Далберг?

— Мне жаль, но большего я не могу Вам сказать.

Далберг говорил очень медленно и при этом то и дело подбирал слова, но он совершенно не производил впечатление умалишенного.

Напротив: Его доклад был логично построен и представлял собой непрерывную цепочку деталей — начиная с того, как зашел в буровой пласт, о пребывании в кабине пилота, до прорыва в глубины свода, который он предпринял, чтобы получить информацию о протяженности россыпи гальки. Далберг мог точно описать и обратный путь к буровой машине; он знал, что осмотрел натяжное устройство в носовой части и, в конце концов, опустился перед входным люком.

Затем, правда, его память иссякла. О том, что произошло в период между этим моментом и его пробуждением в медицинской лаборатории, было для него темным лесом.

Анне все еще была растерянной. «Он проснулся неожиданно и без моего участия, и насколько я уже могу оценивать, шок, не оставил никаких последствий, если не считать провалы в памяти. С медицинской и психологической точки зрения Далберг здоров как бык».