широко раскрытыми глазами следила за острием иглы, машинально царапая шелк и бессознательно делая в нем извилистую дыру.
— Так-то, Мария, — глухо отозвался муж. — Не хватает у нас денег.
— Сумку, — раздраженно произнесла Мария.
— Что тебе?
— Возьми… мою сумку!
Он открыл сумку, нашел скомканную пачку банкнот, которую она вчера туда запихнула.
— Это твои? — вырвалось у него.
— Наши, — обронила Мария.
Муж, оцепенев, глядел на склоненную голову жены, не зная, что сказать.
— Могу их спрятать? — тихо осведомился он.
— Как хочешь.
Он в одних носках переминался с ноги на ногу, подыскивая то ли оскорбительное, то ли нежное слово, и наконец молча ушел с деньгами в соседнюю комнату. Был он там долго, а вернувшись, застал жену в той же позе, иглой царапающую шелк.
— Мария, — спросил он мягко. — Не хочешь ли пойти со мной погулять?
Мария покачала головой.
Муж растерянно помолчал; говорить сейчас было невозможно…
— Ну, что ж, Мария, — произнес он наконец с облегчением. — Может, мне сегодня заглянуть в кофейню? Ведь уж столько лет я…
— Иди, — шепнула Мария.
Он одевался, не зная, что еще сказать. Мария даже не пошевелилась, склонившись над пестрым шелком, прелестная, женственная, безмолвная…
Он торопливо одевался — скорее бы уйти; в дверях еще остановился и, поколебавшись, сказал нерешительно:
— Слушай, Мария, если тебе захочется пойти куда-нибудь… так ты… иди. Я найду, где поужинать.
Мария опустила голову на разодранный шелк. В этот день ей не даны были спасительные слезы.
В замке[154]
— Ре, Мери, ре, — машинально повторяет Ольга. Девочка нехотя разыгрывает на рояле легонький этюд, который они долбят уже две недели, но дело идет все хуже и хуже. Ольгу даже во сне преследует этот несносный детский мотивчик.
— Ре, Мери, слушайте же! До, ре, соль, ре, — терпеливо напевает Ольга слабым голоском и наигрывает на рояле. — Будьте повнимательней: до, ре, соль, ре… Нет, Мери, ре, ре! Почему вы все время берете ми?
Мери не знает, почему она фальшивит, она помнит только одно: надо играть. В глазах у нее ненависть, она бьет ногой по стулу и вот-вот убежит к «папа». Пока что девочка упорно берет «ми» вместо «ре». Ольга, перестав следить за игрой, устало глядит в окно. В парке светит солнце, громадные деревья раскачиваются под горячим ветром; однако и в парке нет свободы, как нет ее в ржаном поле за парком. Ах, когда же конец уроку? И опять «ми», «ми», «ми»!
— Ре, Мери, ре! — в отчаянии повторяет Ольга и вдруг взрывается: — Вы никогда не научитесь играть!
Девочка выпрямляется и окидывает гувернантку высокомерным взглядом:
— Почему вы не скажете этого при папа, мадемуазель?
Ольга закусывает губу.
— Играйте же! — восклицает она с ненужной резкостью, ловит враждебный взгляд девочки и начинает нервно считать вслух:
— Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. До, ре, соль, ре… Плохо! Раз, два, три, четыре…
Дверь гостиной чуть приоткрылась. Это, конечно, старый граф — стоит и подслушивает. Ольга понижает голос.
— Раз, два, три, четыре. До, ре, соль, ре. Вот теперь правильно… (Положим, неправильно, но ведь под дверью стоит старый граф!) Раз, два, три, четыре. Теперь хорошо. Ведь не так уж это трудно, не правда ли? Раз, два…
Дверь распахнулась, хромой граф вошел, постукивая тростью.
— Кхм, Mary, wie gehts? Hast du schon gespielt![155] А, мадемуазель?
— О да, ваше сиятельство, — поспешно подтвердила Ольга, вставая из-за рояля.
— Магу, du hast Talent![156]— воскликнул хромой старик и вдруг — это было почти отталкивающее зрелище — тяжело опустился на колени, так что заскрипел пол, и с каким-то умиленным завыванием принялся осыпать поцелуями свое чадо.
— Mary, du hast Talent, — бормотал он, громко чмокая девочку в шею. — Du bist so gescheit, Mary, so gescheit! Sag'mal was soll dir dein Papa schenken?[157]
— Danke, nichts,[158] — ответила Мери, слегка ежась под отцовскими поцелуями. — Ich mochte nur…[159].
— Was, mas mochtest du?[160] — восторженно залепетал граф.
— Ich mochte nur nit so viel Stunden haben,[161] — проронила Мери.
— Ха-ха-ха, ну, naturlich![162] — рассмеялся растроганный отец. — Nein, wie gescheit bist du![163] He правда ли, мадемуазель?
— Да, — тихо сказала Ольга.
— Wie gescheit![164] — повторил старик и хотел встать. Ольга поспешила помочь ему. — Не надо! — резко крикнул граф и, стоя на четвереньках, попытался подняться сам. Ольга отвернулась. В этот момент пять пальцев конвульсивно стиснули ее руку; уцепившись за Ольгу и опираясь на нее всем телом, старый граф поднялся. Ольга чуть не упала под тяжестью этого громоздкого, страшного, параличного тела. Это было свыше ее сил. Мери засмеялась.
Граф выпрямился, нацепил пенсне и посмотрел на Ольгу с таким видом, словно видел ее впервые.
— Мисс Ольга?
— Please?[165] — отозвалась девушка.
— Miss Olga, you speak too much during the lessons: you confound the child with your eternal admonishing. You will make me the pleasure to be a little kinder.[166]
— Yes, sir,[167] — прошептала Ольга, зардевшись до корней волос.
Мери поняла, что папа отчитывает гувернантку, и сделала безразличное лицо, будто разговор шел не о ней.
— Итак, всего хорошего, мадемуазель, — закончил граф.
Ольга поклонилась и направилась к выходу, но, поддавшись жажде мщения, обернулась и, сверкнув глазами, заметила:
— Когда учительница уходит, надо попрощаться, Мери!
— Ja, mein Kind, das kannst du,[168] — благосклонно подтвердил граф.
Мери ухмыльнулась и сделала стремительный книксен.
