— А строить цехи не из чего. Люди живут в палатках ещё, селить некуда.
— Понятно, — опять сказал Савельев. — Люди ещё будут прибывать.
— Да вы что? Вы что?!
Савельев, будто не расслышал этого возгласа, продолжал:
— Нам передали часть оборудования и рабочих ещё с одного завода. Оборонного. Всё это где-то в пути. Начальникам эшелонов даны телеграммы, куда следовать. Одновременно решился вопрос со стройматериалами. Через три-четыре дня к вам начнут поступать кирпич, цемент и прочее. Задача главная в том, чтобы не задерживать вагоны, немедленно разгружать. Хохлов там где?.. Савчук?.. Передайте им — пусть часть людей снимают со стройплощадки, снимают сколько надо и разгружают. И конечно, всё вывозить. Несколько десятков автомашин тоже прибудут. Но вы там мобилизуйте весь свой транспорт, какой можно. До последней подводы.
— Понятно, — невесело сказал Кружилин.
— А я ещё задержусь несколько дней здесь, потом в Новосибирске буду пробивать эти стройматериалы.
— А людей… сколько ещё людей прибудет?
— Тысячи полторы ещё… Поживут пока в палатках, до ноября. Там придумаем что-нибудь… — И почти без перехода продолжал: — Ну а как там мой брат Фёдор поживает? Я ведь, знаете, из Шантары родом.
— Знаю. Фёдор что же… Живёт. Сейчас в михайловском колхозе хлеб убирает.
— Да, он комбайнёр, кажется… А про другого моего брата что слышно? Про Ивана. Не знаете его?
— Почему же… И Иван здесь, в Михайловке.
— Там?! — быстро переспросил Антон. — Он… он вернулся, значит?
— Да. Как раз двадцать второго июня, в день начала войны.
— Так, так… — протяжно сказал Савельев. — Ну что ж, встретимся, значит. Давненько я их не видел, три десятка лет. Интересно поглядеть, какие у меня братья… Ну, всё, Поликарп Матвеевич. До встречи.
Кружилин поглядел на часы — маленькая стрелка только-только переползала цифру «четыре». За окнами стояла темень, небо чёрное, лишь в одном месте, за селом, где при свете прожекторов всю ночь работали люди, небо было серо-белёсым, там стояло жиденькое зарево. Оно стояло там каждую ночь, с вечера до утра, и гасло на рассвете. Скорее не гасло, а, наоборот, разгоралось каждое утро всё сильнее и сильнее, разгоняло ночную темноту, всё ярче и ярче расцвечивая всё небо. Потом вставало солнце.
В ту ночь Кружилин больше не ложился. Транспорт? Что ж, транспорт будет, думал он, расхаживая по комнате. Временно придётся снять с уборки какое-то количество автомашин, даже тракторов. А всё, что можно, вывозить на лошадях. Лошадей в районе много. Телеги, повозки… Прямо с утра надо собрать всех руководителей районных организаций, всех председателей колхозов, всем вместе, сообща с работниками завода, представить себе во всех деталях задачу и подумать, как её выполнить.
Цель была далека и по-прежнему труднодостижима. Но теперь появились какие-то возможности для её достижения. Всё остальное будет зависеть от людей, от того, как их организовать. А это уж другое дело, за это могут и должны спрашивать с районного комитета партии, с него лично.
Кружилин прошёл на кухню, поплескал в лицо холодной водой, вернулся в кабинет, подвинул лист чистой бумаги и стал составлять телефонограмму всем председателям колхозов, руководителям всех районных организаций…
Припомнив всё это, Кружилин вздохнул.
Солнце грело не жарко, но ещё грело, под кирпичной стенкой было тепло, даже чуть припекало, и у спящего Хохлова на лбу выступили, как роса, капельки пота.
Кругом гремело, урчало, раздавались крики и ругань. Проходившие и пробегавшие мимо люди бросали на Кружилина и Хохлова сердитые взгляды: чего, дескать, два таких лба блаженствуют тут, в затишке?
Голова Хохлова чуть свалилась набок, обнажив похудевшую, заросшую грязной щетиной шею. Эта шея вызывала у Поликарпа Матвеевича жалость и сострадание.
Кружилину давно надо было ехать, но он не решался будить Хохлова, достал новую папиросу, чиркнул спичкой. Хохлова не могли пробудить рёв тракторов и экскаваторов, крики людей — ко всему он давно привык, — но от шипения загорающейся спички вздрогнул, открыл испуганные глаза, протянул облегчённо:
— А-а…
— Поспал маленько?
— Да вот… — виновато улыбнулся Хохлов. — Мне всё чудится — бомбы-зажигалки шипят. Они так же шипят, как спички, только громче. — Он дрожащей рукой вытер пот со лба. — И ещё — детский крик.
— Крик?
— Ага. У меня ведь… ещё там, дома, дочь сгорела, погибла. Семь лет ей было. Я не рассказывал…
Хохлов действительно не рассказывал, есть ли у него семья, где она, что с ней. Кружилин почему-то думал, что он одинок.
— Нынче в школу бы пошла, — продолжал Хохлов, глядя на носки грязных своих сапог. — А погибла — страшно вспомнить… Воздушный налёт был, ночью… Мы выбежали из дома во двор. Девочка споткнулась и упала. И тут посыпались эти зажигалки. Одна из них прямо возле неё закрутилась на асфальте… платьишко сразу вспыхнуло. Она ещё вскочила, закричала… И тут же рухнула, покатилась… И прямо к той же бомбе, в расплавленный асфальт… Всё это — в одну секунду, на глазах жены. Жена тоже чуть не бросилась на эту зажигалку, еле сумел оттащить.
Хохлов проговорил это и замолчал, по-прежнему разглядывая носки сапог. Но он ничего не видел, вероятно. Глаза его были тусклые, холодные, застывшие, в них ничего не отражалось.
— Да, я понимаю, — негромко сказал Кружилин.
— Не-ет, — мотнул головой Хохлов, — этого, не пережив, понять нельзя. Невозможно.
— А жена твоя… семья здесь сейчас?
— Где же ещё… Там, — кивнул он в сторону палаток. — Жена и дочь. Старшая. Последняя. Жена, думал, не выживет. Ничего, отходит. Молчалива только стала. Как немая. Но, я думаю, разговорится. Горе горем, а жить ведь надо. На работу стала выходить, это хорошо. Она плановик-экономист, а сейчас раствор делает для подстанции.
Кружилин вспомнил, как впервые увидел этого человека. В кабинет он вошёл бодро, бесцеремонно кинул на стол портфель, заговорил о делах каким-то лёгким, неунывающим тоном. А в это время где-то в эшелоне, под присмотром, видимо, дочери, ехала обезумевшая от горя жена. Каким же запасом жизнелюбия и душевной стойкости обладает этот человек?
Они ещё посидели минуты две-три в молчании.
— Так вот, Иван Иванович, я, собственно, насчёт палаток этих… В ноябре начнутся холода. Сегодня ночью мы на бюро решили…
— Да, да, я знаю — землянки… Савчук мне говорил. Чего ж вы меня на бюро не пригласили?
— Мы-то приглашали…
— Да, верно, кажется, приглашали, — потёр Хохлов заросший подбородок. — Чёрт, всё крутится, мешается в голове. С вечера я даже помнил. А ночью трансформаторы устанавливали, я должен был сам проследить… Землянки, землянки…
— Иного выхода у нас нет. И Савельев тоже так считает. Зимой жильё будем помаленьку строить.
— Он в Новосибирске всё ещё? Мне бы тоже с ним обговорить кой-чего надо. Я всё-таки инженер по сельхозмашинам. А теперь даже и неизвестно, что мы выпускать будем.
— Артиллерийские снаряды. Чего тут неизвестного?
— Снаряды! Но я не знаю, как снаряды делать! Я этого не умею. Сейчас надо уже думать над монтажом цехов, над установкой оборудования. А я не знаю, что, куда, как! И никто не знает. Никаких специалистов с оборонного завода не прибыло.
