— Вот и я об этом думаю, — глухо проговорил Иван Михайлович. Кружилин вздрогнул, медленно поднял голову. Секретарь вздохнул, поднялся. — Ладно, Поликарп, езжай домой.

Из крайкома Кружилин вышел со звоном в голове, с каким-то необычным чувством — его, Кружилина, кто-то долго и старательно жевал, но глотать почему-то не стал, а, смятого и изжёванного, выплюнул в дорожную пыль.

На вокзале Кружилин подошёл к ободранной стойке, выпил залпом стакан тёплой водки и, не чувствуя ничего, кроме тошноты и отвращения, сел в поезд.

«Как же так? — думал он всю дорогу под стук колёс. — Ну ладно, пусть не понимаю… Почему же он, Иван Михайлович, не объяснил мне, чего я не понимаю… Ведь он может объяснить…»

Вернувшись в район, Кружилин остервенело взялся за дела, день и ночь мотался по сёлам и деревням. В разгаре был сенокос. Поликарп Матвеевич иногда сбрасывал гимнастёрку, брал вилы, становился возле стога и, обливаясь потом, целыми днями метал тяжёлые, пахучие пласты.

Однажды он вот так же проработал весь день в михайловском колхозе. Стога ставили на лугу возле Громотухи. Вечером Кружилин выкупался в прохладной реке, сел на каменную, уже нахолодавшую плиту, стал слушать, как ворчит Громотуха на перекате. Сзади простучали дрожки, слышно было, как они остановились, как кто-то подошёл.

— Ну что, Матвеич, наработался? — По голосу Кружилин узнал михайловского председателя Панкрата Назарова.

— В охотку оно хорошо ведь, Панкрат. Кровь разгоняет.

— Хорошо, — согласился его бывший заместитель по партизанскому отряду, присел рядом, загрёб в кулак свой широкий подбородок. — Только охота порой пуще неволи бывает.

Кружилин покосился на Панкрата, торчащего в полусумраке каменной глыбой, но ничего не сказал.

— А ведь по этому броду мы тогда перебирались, как от Зубова-то убегали. Помнишь, поди?

— Как же, — откликнулся Кружилин. — По этому.

Потом долго молчали, думая каждый о своём.

— Ну, а что там про Ваньку Савельева слыхать?

— Не знаю. Что услышишь?

— Ну да, ну да, — дважды повторил Панкрат. — А ить невиновный всё же он. За напраслину мыкается. — И, наверное, потому, что Кружилин никак не отозвался на эти слова, спросил: — Как же это? Что ж ты-то? Ведь секретарь…

Что было ответить Кружилину? Долго он молчал.

— Объяснить тебе — так и не поверишь… что и секретарь райкома порой бессилен что-либо сделать.

Шумела река, на западе мутнели последние клочки облаков, будто их, как комья снега, съедала, разливаясь по всему небу, чёрная вода. Ночь обещала быть глухой, непроницаемой и — почему-то казалось — бесконечно долгой.

— Да-а, — вздохнул Назаров, полез за кисетом. — Живёшь подольше — узнаёшь побольше. Это так… Брательник это его засадил, Федька. А вот — почто? Зачем? Ты-то как думаешь?

— Что же я, Панкрат? Не знаю, — признался Кружилин. И, уже думая не столько о Фёдоре Савельеве, сколько об Алейникове, прибавил: — Громотуха вот летом шумит, а зимой молчит. Это понятно. А что с людьми происходит, трудно порой разобраться. Видно, хорошо ты сказал: чтобы узнать побольше, надо пожить подольше.

Они вместе встали, дошли до Панкратова ходка.

— Ну, прощай, Панкрат… Пойду запрягать своего Карьку.

— Про Агату я хотел ещё сказать… Бригадиром её, думка есть, поставить.

— Бригадиром? Мужчин, что ли, нет в колхозе?

— Куда они делись? Да иная баба дюжины мужиков стоит.

Назаров ждал, что ответит Кружилин.

— Не надо ставить, — негромко уронил тот в темноту.

Председатель вздохнул.

— А ежели на молочную ферму её?

— Не надо и на ферму. Ничего не надо, Панкрат, пока. Пусть так…

— Ну да… Видать, твоя правда, так оно пока лучше будет.

После происшествия в Новосибирске, после разговора с секретарём крайкома Кружилин всё же не оставил намерения заслушать и обсудить на бюро работу райНКВД. Но в первые дни после всех этих передряг никак не мог собраться с мыслями. Поездки по району немного успокоили его. Вернувшись в Шантару, он дал работникам райкома указание готовить материалы на бюро.

На другой же день утром позвонил Алейников.

— Слушай, тут твои работники пришли. Требуют какие-то материалы.

— Это не мои работники, а сотрудники райкома партии.

— Так вот… — Алейников секунду-другую помедлил. — Никаких материалов я им не дам.

— В таком случае что же, будем разбирать на бюро райкома персональное дело коммуниста Алейникова.

Трубка опять помолчала несколько секунд. Поликарп Матвеевич слышал только, как редко и тяжело дышал на другом конце провода Алейников.

— А я, Поликарп Матвеевич, очень боюсь… — послышался наконец ровный, негромкий, какой-то страшный своей медлительностью и отчётливостью голос Алейникова. — Я очень боюсь, как бы не пришлось нам разбирать на бюро персональное дело другого коммуниста… коммуниста Кружилина. А этого мне очень бы не хотелось… — И Алейников положил трубку.

Поликарп Матвеевич в ярости заходил по кабинету. Чуть успокоившись, он позвонил Алейникову. Но бесстрастный женский голос ответил, что Яков Николаевич уехал по делам в район и вернётся не скоро.

— А когда именно?

— Не знаю…

Кружилин принялся звонить в крайком. Но Ивана Михайловича не оказалось на месте. Не было его и на второй и на третий день. А на четвёртый секретарь крайкома позвонил сам.

Поздоровавшись, Субботин вдруг начал расспрашивать о здоровье, о житье-бытье Кружилина, что сразу же насторожило Поликарпа Матвеевича.

— В чём дело, Иван Михайлович? Говорите сразу.

— А дело в следующем, Поликарп… У крайкома есть мнение перебросить тебя в Ойротию. Там слабоваты национальные кадры, помогать надо…

— Так… Понятно… — промолвил Кружилин.

— Что «понятно»? — голос секретаря крайкома посуровел. — Ты отбрось-ка задние мысли. Дело партийное.

— Куда же конкретно хотите меня? В какой аймак? Так, кажется, районы в Ойротии называются?

— Направишься в распоряжение Ойрот-Туринского обкома. Они там лучше решат, как тебя использовать…

…В Ойротской области Кружилин проработал до начала 1941 года на должности заместителя председателя райисполкома одного из самых глухих районов. Он совершенно потерял из виду Ивана Михайловича и Алейникова, потому что Ойротия вошла в состав организованного в том году Алтайского края.

Поликарп Матвеевич уже смирился со своей участью, уже решил, что никогда не встретится больше ни с тем, ни с другим. Но в январе нынешнего года его вдруг вызвали в Барнаул и сообщили, что, по просьбе Новосибирского обкома партии, Алтайский крайком нашёл возможным освободить его в ближайшее время от работы и направить в распоряжение Новосибирска.

«Это — Иван Михайлович!» — почему-то сразу же подумал Кружилин.

…А ещё через полмесяца его опять избрали секретарём Шантарского райкома партии.

— Постой, а Алейников всё там же работает ведь? — спросил Кружилин у Ивана Михайловича, перед