— Да я, понимаешь, тоже боялся, что ты отстанешь. Я же тебе крикнул, когда ты к колодцу побежал: «Скорей, парень!» Разве ты не слышал?

— Не-ет, — мотнул головой Андрейка, с удивлением разглядывая необыкновенного человека. — А вы кто?

— Да я кондуктор. Вот сопровождаю составы туда-сюда… Ничего, всё обошлось. А мешок и тужурка никуда не денутся. Скоро будет станция, возьмёшь свои вещи. Ты как хочешь дальше ехать — на той платформе или здесь, со мной? Давай со мной, а то скучно мне одному.

— Не знаю. — Андрейка поглядывал теперь на усатого с опаской, пытаясь оценить: в какое же положение он попал? Хоть этот человек с виду и добрый, ремень догадался ему бросить, — а что, если возьмёт да и сдаст его на ближайшей станции в милицию?

Пока вроде о таком намерении кондуктора ничего не говорило. Он стоял опершись локтями на барьер тормозной площадки, грыз семечки, а шелуху сплёвывал на змеившиеся из-под вагона рельсы. А может, он и хороший человек, размышлял далее Андрейка. Есть же такие добрые люди, которые понимают ребят, помогают им всегда и во всём. Может быть, и этот поймёт и поможет ему добраться до фронта. Однако на всякий случай распространяться о том, куда он, Андрейка, едет, не следует. Да и вообще неплохо бы от него улизнуть для верности. Только мешок с хлебом и тужурку как выручить?

Кончив грызть семечки, кондуктор снял со стенки вагона дождевик, расстелил его на полу, уселся, поставил себе на колени железный сундучок, принялся выкладывать из него помидоры, варёные яйца, хлеб.

— Присаживайся, Василий Иванович, закусим, чтоб веселее было ехать.

— Я не Василий Иванович, я Андрейка Савельев.

— А-а… Ну ладно. А меня зовут Николай Петрович… Андрей Савельев? Постой, постой! — Кондуктор, намеревавшийся разрезать краюху хлеба, забыл про краюху и нож, удивлённо посмотрел на Андрейку. — Ты не Зинаиды Ивановны Савельевой сынок? Которая у нас в Новосибирске на вокзале кассиршей работает?

— Нет, — мотнул головой Андрейка.

— Как же нет?! — сделал вдруг строгие глаза кондуктор. — Да ведь это ты… ну, точно. Чего же ты отпираешься? Ты же ко мне в огород нынче летом залез, все помидоры потоптал!

— Да вы что, Николай Петрович? Какой огород? Какие помидоры? Я вовсе не в Новосибирске живу, а в Шантаре. Село есть такое, Шантара называется…

— А-а… — опять протянул кондуктор, глаза его сделались добрыми. — Ну, извини, обознался. А Шантару я знаю, сколько раз поезда сопровождал туда. Речка там у вас ещё… как её? Красивая такая…

— Громотуха.

— Точно. А когда подъезжаешь, гору вашу издалека видно.

— Видно, — согласился Андрейка. — Гора у нас тоже красивая и зовётся хорошо — Звенигора.

— Верно, хорошо. Отчего она так называется? Звенит, что ли?

— Не знаю. А вот когда долго-долго смотришь на неё, особенно если день тихий и солнечный, то и чудится, будто звенит потихоньку.

— Ну, теперь я верю, что ты из Шантары, — сказал Николай Петрович. — Вот же надо, как обознался… Ты извини.

— Ничего, — великодушно ответил Андрейка.

— Давай ешь, Андрей, не стесняйся.

— Попить бы сперва.

— А вот фляжка. Пей на здоровье.

Колёса стучали наперебой, торопливо и весело, по бокам мелькали давно осыпавшиеся берёзовые рощицы. Андрейка, напившись, за обе щеки уплетал сперва помидоры, потом принялся за яйца. А на душе было всё-таки неспокойно, тревожно. Его не покидало смутное ощущение, что сейчас, в разговоре с кондуктором, он сделал какую-то крупную промашку. Но какую — понять пока не мог.

Когда поели, Николай Петрович убрал остатки хлеба и помидоров в свой сундучок, закурил и сказал:

— Да, любил я в вашу Шантару ездить. Дорога туда красивая — леса, холмы, распадки. А тут что, степь голая да эти унылые берёзовые рощи. А ты куда едешь-то, на фронт?

Андрейка ожидал этого вопроса и готовился к нему. И всё-таки, когда услышал его, растерялся.

— Я-то? Да вы что?.. Нет, я так… в гости к бабушке. Она у меня тут недалеко живёт. Я скоро сойду.

— На какой станции?

— А вот… как будет первая крупная станция, так и сойду.

Николай Петрович рассмеялся, нахлобучил ему шапку на глаза.

— Чего вы?

— А врёшь здорово. Я же вижу — на фронт. Зря таишься. Но это дело твоё, можешь сойти где хочешь. А только если на фронт, с этого поезда сходить не советую. Он как раз прямо на фронт и едет.

— Прямо? Я так и решил! — воскликнул Андрейка почти восторженно. — Потому что куда, думаю, бензин сейчас могут везти? На фронт только… — И осёкся, поняв, что теперь-то уж выдал себя с головой.

— Правильно думал, молодец. Ты вообще, гляжу, геройский парень, я люблю таких. Я-то лично сопровождаю этот поезд только до станции Чулымской. А дальше другой кондуктор поедет. Он мой хороший знакомый. Я попрошу, чтобы он разрешил тебе на этой же площадке и дальше ехать. Потом мой знакомый попросит следующего кондуктора, а тот — ещё следующего… Так и довезут они тебя до самого фронта. Попросить?

Андрейка не знал, что отвечать. Сказать «попросите» — означало, думал он, откровенно сознаться, куда он едет. Он молчал.

— Ну, гляди. Здесь, на площадке, всё-таки не так дует, и крыша над головой. А на платформе, если дождик пойдёт, тебя промочит сразу. Кроме того, любой милиционер может с поезда снять. А здесь, с кондуктором, тепло и безопасно.

Андрейка вздохнул. Конечно, преимущества езды на тормозной площадке были очевидны. Но, с другой стороны, есть и опасность. А что, если какой-нибудь из кондукторов окажется не таким добрым и душевным человеком, как Николай Петрович, возьмёт да и сдаст его первому попавшемуся милиционеру?

Он ещё раз вздохнул, поглядел на Николая Петровича. Тот, сидя на дождевике, возился с фонарями, протирал стёкла куском ветоши. Потом отставил фонари к стенке, поднял дождевик, отряхнул, повесил на вбитый в стенку гвоздь, облокотился о низкий барьерчик тормозной площадки и опять начал грызть семечки.

— А ты хочешь? — протянул он Андрейке полную горсть.

Андрейка встал рядом с ним, тоже принялся за семечки.

Николай Петрович больше ничего не расспрашивал, ответа на своё предложение не требовал. И это Андрейке нравилось. И правильно, размышлял он, настоящий мужчина не должен сто раз повторять одно и то же. Высказался однажды — и довольно. Теперь его, Андрейкино, дело — думать, размышлять и принимать решение. Но какое же решение принять?

— Ладно, — пугаясь всё-таки этого слова, произнёс Андрейка. — Поговорите со своим знакомым кондуктором, я согласен.

— Это разумно, — кивнул Николай Петрович. — Молодец.

На первой же остановке они вместе сбегали к платформе, взяли Андрейкин мешок и тужурку, вернулись на тормозную площадку. Потом ещё много раз поезд останавливался на полустанках и небольших станциях, забитых товарняками. Андрейка не таясь спрыгивал на землю, ходил возле вагона, разминал ноги. Пробегавшие мимо железнодорожники не обращали на него никакого внимания. «Хорошо!» — радовался Андрейка. И снова их состав мчался вперёд, одну за другой оставляя позади станции, полустанки, деревушки, Андрейка несколько раз принимался рассказывать Николаю Петровичу о Шантаре, о Звенигоре, о Громотухе, всё время почему-то сворачивая на рыбалку:

— А окуни в Громотухе — ну прямо звери. Ка-ак клюнет — ровно по удилищу кто палкой долбанёт. Приезжайте на Громотуху, как я вернусь после войны, порыбачим. А, приедете?