ему хорошей компанией.
— Чего ты с ним возишься? Он послал на смерть тысячи людей!
— Да, но, возможно, он думал, что этого желаешь ты.
— Никогда не проявлял столь извращенных желаний.
— Да, тебе было просто наплевать, — кивнул Брута.
— Но я…
— Заткнись!
Ом аж рот разинул от удивления.
— Ты мог помочь людям, — продолжил Брута. — Но ты только топал копытами и ревел, чтобы люди тебя боялись. Ты был похож… на человека, бьющего палкой осла. А люди, подобные Ворбису, усовершенствовали эту палку, и осел стал верить только в нее.
— Может сойти за притчу, если чуть-чуть подработать, — мрачно произнес Ом.
— Я говорю о реальной жизни!
— Я не виноват, что люди злоупотребляют…
— Виноват! Ты виноват! Если ты запутал сознание людей только для того, чтобы они в тебя верили, значит, ты несешь ответственность и за то, как они потом поступают!
Брута долго смотрел на черепашку, а потом отошел к куче мусора, которая занимала часть разрушенного храма, и принялся рыться в ней.
— Что ты там ищешь?
— Нам нужно во что-то налить воду!
— Ничего ты тут не найдешь. Люди ушли. Земля иссякла, и они ушли. И все взяли с собой. Можешь не утруждаться.
Брута не обратил внимания на его слова. Из-под камней и песка что-то проглянуло.
— И чего ты так беспокоишься об этом Ворбисе? — заныл Ом. — Лет через сто он все равно умрет. Мы все умрем.
Брута вытянул какой-то изогнутый осколок керамики. Он оказался двумя третями широкой чаши, расколотой поперек. Чаша была широкой, как расставленные руки Бруты, но вместе с тем она была разбита, так что никто не удосужился утащить ее.
Она была совершенно бесполезной. Но когда-то люди находили ей применение. Ободок был украшен выпуклыми фигурками. Чтобы немножко отвлечься от зудящего в голове голоса Ома, Брута принялся рассматривать их.
Похоже, фигурки изображали людей. Судя по ножам в руках, разыгрывалось некое древнее религиозное действие (убийство, совершенное во славу бога, убийством не считается). Центр чаши занимала более крупная фигура, несомненно очень важная, скорее всего это и был бог, ради которого все происходило…
— Что? — спросил он.
— Я
Брута продолжил рассматривать фигурки на чаше. Никто не знает, кто был их богом, эти люди давным- давно ушли. В святом месте поселились львы, и…
«…Многоножка пустынная обыкновенная», — подсказала хранящаяся в его памяти обширная библиотека…
…Заползает за алтарь.
— Да, — сказал он, — умрем.
Брута поднял чашу над головой и повернулся.
Ом быстро спрятался в свой панцирь.
— Но здесь… — Брута, стиснув зубы, закачался под весом чаши. — …И сейчас…
Он бросил чашу. Она ударилась об алтарь. В разные стороны брызнули осколки древней керамики. Эхо разнеслось по храму.
— …Мы живы!
Он поднял прячущегося в панцире Ома.
— И мы вернемся домой. Все. Я это точно знаю.
— И кто же это сказал? — раздался приглушенный голос Ома.
— Это сказал я! А если будешь спорить… Из панциря черепахи выйдет очень неплохой сосуд.
— Ты не посмеешь!
— Кто знает! Может, и посмею. Лет через сто мы все умрем, ты сам так сказал.
— Да! Да! — отчаянно завопил Ом. — Но здесь и сейчас…
— Вот именно.
Дидактилос улыбался, а это всегда давалось ему нелегко. Дело не в том, что он был угрюмым человеком, просто он не видел улыбок окружающих. Для улыбки требуется задействовать несколько дюжин мышц, а возмещения усилий — никакого.
Он частенько выступал в Эфебе, но неизменно перед философами, чьи крики «Полный идиотизм!», «Ты это только что придумал!» и другие подобные реплики заставляли его чувствовать себя спокойно и непринужденно. А все потому, что в действительности никто не придавал его словам никакого значения. Все думали не над его речью, а над тем, как бы половчее ответить.
Но эта толпа заставила его вспомнить Бруту. Люди слушали так, словно хотели, чтобы он своими словами заполнил гигантскую пустую яму. Одна беда — он объяснял философию, а они слышали тарабарщину.
— Вы не можете верить в Великого А'Туина, — твердил он. — Великий А'Туин существует. Нет смысла верить в то, что существует на самом деле.
— Кто-то поднял руку, — подсказал Бедн.
— Да?
— Но, господин, наверное, верить стоит только в то, что действительно существует?… — спросил молодой человек в форме сержанта Священной Стражи.
— Если что-то существует, в это совсем не обязательно верить, — ответил Дидактилос. — Это просто есть. — Он вздохнул. — Ну что я могу вам сказать? Что вы хотите услышать? Я только описал то, что люди и так знают. Горы возникают и исчезают, а под ними плывет вперед Черепаха. Люди живут и умирают, а Черепаха Движется. Империи процветают и распадаются, а Черепаха Движется. Боги приходят и уходят, а Черепаха по-прежнему Движется. Черепаха
— Это и есть истина? — раздался голос из темноты.
Дидактилос пожал плечами.
— Черепаха
Пока философ продолжал говорить, Симони тихонько отвел Бедна в сторону.
— Они пришли сюда не за этим! Ты можешь что-нибудь сделать?
— Извини? — не понял Бедн.
— Им нужна не философия. А причина, чтобы выступить против церкви! Выступить прямо сейчас! Ворбис мертв, сенобиарх рехнулся, иерархи заняты тем, что втыкают ножи друг другу в спины. Цитадель похожа на большую гнилую сливу.
— В которой еще живут осы, — указал Бедн. — Ты сам говоришь, что вас поддерживает только десятая часть армии.
— Но это свободные люди. Свободные в мыслях. Они будут сражаться не за пятьдесят центов в день, а за нечто большее.
Бедн упорно рассматривал свои руки. Он всегда так поступал, если в чем-то сомневался, словно только на них он мог рассчитывать.
— Наши сторонники сократят преимущество до трех к одному, прежде чем кто-нибудь поймет, что происходит, — с мрачной решимостью произнес Симони. — Ты говорил с кузнецом?
