Ворбиса улыбнуться.
Брута прислушался, ожидая услышать ворчливый внутренний голос, но — тишина. На мгновение ему в голову пришла ужасная мысль: черепашка вывалилась из короба и… Но короб все так же давил на плечо.
— И мы должны нести в себе уверенность, что Господь пребудет с нами в Эфебе, среди тамошних безбожников.
— Вряд ли он нас там оставит, — ответил Брута.
— Грядет пришествие очередного пророка. Мы должны быть готовы, — продолжил Ворбис.
Облако пыли достигло вершины бархана и исчезло в безмолвных просторах пустыни.
Брута пытался забыть о нем, но с таким же успехом можно было пытаться опустошить опущенное под воду ведро.
В пустыне еще никому не удавалось выжить. Виной тому были не только бесконечные барханы и безумная жара. В самом ее центре, куда не забредали даже самые безумные кочевники, обитали ужасы ужасные. Океан без воды, голоса без ртов…
Впрочем, ближайшее будущее Бруты содержало в себе достаточно ужасов…
Он уже видел море раньше, хотя омниане море не поощряли. Возможно потому, что преодолеть пустыню значительное труднее, чем переплыть море. Пустыни не дают людям разбежаться. Но иногда препятствие в виде пустыни становилось проблемой, и тогда приходилось путешествовать по морю.
Иль-дрим представлял собой несколько жалких лачуг вокруг каменной пристани, у которой стояла трирема под священным знаменем. Путешественники от церкви были, как правило, людьми весьма высокопоставленными, а Церковь предпочитала путешествовать с шиком.
Забравшись на очередной бархан, отряд остановился.
— Мы стали мягкими, Брута. Изнеженными, испорченными, — сказал Ворбис.
— Да, господин Ворбис.
— И открытыми для пагубного влияния. Это море, Брута. Оно омывает нечестивые берега, служит источником крамольных мыслей. Люди не должны путешествовать, Брута. Истина содержится в центре. Чем дальше ты от него уходишь, тем больше ошибок совершаешь.
— Да, господин Ворбис.
Ворбис вздохнул.
— Во времена Урна мы плавали в одиночку на лодках из шкур и попадали туда, куда посылали нас Господь и ветер. Вот как должен путешествовать поистине святой человек.
Крохотная искра неповиновения, разгоревшаяся в Бруте, сообщила, мол, ради того, чтобы твои ступни и морские волны разделяли две надежные палубы, она бы, пожалуй, пошла на риск совершить пару-другую ошибок.
— Я слышал, Урн однажды доплыл до острова Эребос на мельничном жернове, — промолвил Брута для поддержания разговора.
— Нет ничего невозможного для сильного в вере, — ответствовал Ворбис.
— А ты попробовал зажечь спичку об желе?
Брута замер. Не может быть, чтобы Ворбис не услышал этот голос!
Голос черепашки, казалось, раскатился по всем окрестностям.
— Это что еще за козел?
— Пошевеливайтесь, — велел Ворбис. — Нашему другу Бруте не терпится подняться на борт.
Он послал лошадь вперед.
— Где мы? Кто это такой? Здесь жарко, как в аду, можешь мне поверить, я знаю, о чем говорю.
— Я не могу сейчас разговаривать! — прошипел Брута.
— Эта капуста воняет, как какое-то болото! Я хочу салата! Немедленно дай мне листочек!
Лошадей выстроили вдоль пристани и начали по одной заводить на судно. Короб на плече Бруты принялся бешено раскачиваться. Брута заозирался с виноватым видом, но никто не обращал на него внимания. Не замечать Бруту было довольно просто. Существовали тысячи занятий куда более привлекательных, чем наблюдение за Брутой. Даже Ворбис оставил его и сейчас разговаривал с капитаном.
Брута нашел себе место на остроконечной корме, где одна из мачт с парусом загораживала его от случайных взглядов. Потом с некоторым страхом он открыл короб.
— Орлов поблизости нет? — раздался из недр панциря осторожный вопрос.
Брута посмотрел на небо.
— Нет.
Из панциря высунулась голова.
— Ты… — начала черепашка.
— Я не мог разговаривать! — попытался оправдаться Брута. — Вокруг было слишком много народу. А ты разве… разве ты не можешь брать слова прямо у меня из головы? Ты же должен уметь читать мысли.
— Мысли смертных совсем другие, — отрезал Ом. — Думаешь, слова в голове возникают как на небе? Ха! С таким же успехом можно искать смысл в куче отбросов.
— Потому что ты — Бог, — резонно ответил Брута. — Бездон, глава LVI, стих 17: «Он знает о мыслях смертного, и нет от Него секретов».
— Бездон — это тот, у которого были гнилые зубы?
Брута повесил голову.
— Послушай, — сказала черепашка. — Я — это я. И я не виноват, если люди думают иначе.
— Но ты же знал о моих мыслях… Там, в саду… — пробормотал Брута.
Черепашка несколько помедлила с ответом.
— Тогда было совсем по-другому, — наконец сказала она. — Это были… не мысли. Это была вина.
— Я верую в Великого Бога Ома и Справедливость Его, — сказал Брута. — И буду продолжать верить, что бы ты там ни говорил и кем бы ты ни был.
— Приятно слышать, — горячо поддержала черепашка. — Придерживайся этих убеждений и дальше. Кстати, где мы находимся?
— На корабле, — ответил Брута. — В море, и нас болтает.
— Мы плывем в Эфеб на корабле? А чем пустыня вам не угодила?
— Ни один человек не может перейти пустыню. В ее сердце не выживает никто.
— Но я-то там выжил.
— Плавание займет всего пару дней, — успокоил Брута, и его желудок сжался, хотя судно едва отошло от пристани. — Говорят, Господь…
— …То есть я…
— …Послал нам попутный ветер.
— Я посылал? О да, послал. В общем, доверься мне. И не волнуйся, море будет гладким, как мельничный поток.
— Я имел в виду мельничный пруд! Мельничный пруд!
Брута словно прилип к мачте.
Некоторое время спустя рядом с ним на бухту троса опустился матрос и с интересом посмотрел на юношу.
— Можешь ее отпустить, святой отец, она сама прекрасно стоит.
— Море… Волны… — пробормотал Брута, стараясь не открывать рот, хотя блевать уже было нечем.
Матрос задумчиво сплюнул.
— Ага, — кивнул он. — Наверное, они такой формы, чтобы лучше гармонировать с небом.
— Но корабль весь трещит!
— Это ты точно подметил.
