механическими и бесчеловечными рыночными нормами.

Наш современник является не только свидетелем, но и действующим лицом тотального разрушения исторически сложившихся основ человеческого бытия. Удар обрушился не только на экономическую и социальную сферу, но и на культурные, духовные и моральные ценности, невероятно понизив уровень человеческого в человеке.

* * *

Отсутствие широты взгляда на мир, разрыв между объективным восприятием действительности и ее субъективным претворением приводит иных писателей к локализации отраженных в их творчестве пластов жизни. Тем же из них, кто по природе своего дарования тяготеет к сложным характерам и остросюжетным замыслам, недостает ни общей культуры, ни стилистических предпосылок. Тому пример - показ сельской действительности 70-90-х годов. После 'Поднятой целины' Михаила Шолохова многие, желая поведать о крестьянине нового типа, насочиняли огромное количество книг. Что же нового они открыли в них? Да ничего особенного! Не под силу оказалось сие и прославленным авторам 'деревенской прозы', которые и сегодня пытаются безуспешно сочинять на эту тему. В свое время вокруг 'деревенской прозы' было много шума и был успех, но и слишком большой избыток пафосных восклицаний писателей и критиков, в основном вызванных сочувствием и состраданием к героям, вплоть до стремления увидеть в их характерах некий признак чуть ли не мессионерского предназначения русской души и т. д. На какое-то время 'деревенская проза' увлекла и читателя жалостливым отношением к своим героям и непосредственным отражением верхнего слоя крестьянского бытия. Мы сталкиваемся здесь со специфическими чертами, присущими данному тематическому срезу литературы, а именно: пассивной созерцательностью в сочетании с точностью деталей крестьянского быта и осязательностью изображения. Но все это, если смотреть на проблему шире, дано в отрыве от глубоких процессов нравственно-социальной жизни общества и деревни в частности.

Уже в ранних произведениях 'деревенской прозы' было видно, что описание крестьянской действительности не заключает в себе никаких положительных идеалов и носит резко преувеличенный характер изображения отдельных теневых сторон действительности. Своеобразный провинциализм сказался и на попытке возвести местные традиции, так сказать, в общенациональный ранг, а равно и в позиции самих авторов, которые, нащупав болезненный нерв деревенской жизни, не стали исследовать его природу, а предпочли описание факта анализу сути явления.

Писатель Анатолий Знаменский проницательно заметил, что в 'Привычном деле' Белов воспроизвел 'истоки', 'первопричины' 'растительного' до некоторой степени бытия'18. При всей любви к деревне ни Распутин, ни Можаев, ни Залыгин так и не смогли подняться до смелого утверждения народных идеалов, до глубокого художественного анализа сельской реальности. Их невидящий взор скользит мимо глубинных процессов действительности. Не будем за это порицать сочинителей - каждому свое. Как некогда сказал Овидий, пусть не хватает сил, но само желание заслуживает похвалы.

Из множества произведений, посвященных крестьянской проблематике, выделяется повесть сибирского писателя Евгения Суворова 'Не плачь, ястреб' (1983 г.). Она увлекает духовной активностью и нравственной высотой образов крестьян, призывом к совестливости и добру. Вместе с тем ее главному герою присуще достоинство и жизнестойкость... Вся жизнь Ивана Федосова и его жены Марьи связана с землей. Сколько помнят себя, в них как бы жил птичий щебет и тревожный крик ястреба, звучали таинственные шорохи сибирской тайги; их волновали искрящееся золотыми колосьями поле и речка Индан - то полноводная и говорливая, то закованная льдом и приутихшая. Теперь уже не вспомнить, как начиналась их трудовая деятельность, но работали они не покладая рук и в первые годы коллективизации, и в войну, и после, в мирное время, когда снова появились трудности, которые во что бы то ни стало надо было преодолевать. Труд заполнил всю их жизнь, и не оставалось ни времени, ни охоты заниматься праздными пустяками; труд учил их уму-разуму, душевной чуткости, пониманию природы. 'Ивана оглушил птичий гам, он долго стоял и слушал, удерживая бадью с водой на краю сруба, ему казалось: на заимку прилетели все птицы от самой Шангины, Исаковки и Артухи, чтобы сообщить Ивану, что сегодня началось лето. Поднялось солнце, птичий базар примолк, и теперь можно было различить тихие и радостные голоса птиц, продолжавшие славить приход лета'. Наблюдая за деревьями, которые для Ивана все равно что люди, вслушиваясь в их стоны, скрипы, вздохи, он вдруг скорбно подумал, что и они с Марьей 'похожи на засыхающие лесины, никому не нужные, а может быть, им никто не нужен?!'. А кажется, это было вчера: неповторимая в своей красоте Марья, увлеченный колхозными делами и всегда веселый Иван. Но с тех пор много воды утекло: прошла молодость, не стало Татарска, хозяйство укрупнили, а сельчан перевезли в новую колхозную усадьбу. На старом месте остались только Иван да Марья, взвалив всю тоску об исчезнувшей деревне на свои плечи.

Так и прожили они вдали от людей двадцать лет. Жизнь в лесу не могла не отразиться на их характерах, мировосприятии и психическом складе. Особенно на судьбе Марьи. Дни и ночи, недели и месяцы, годы и десятилетия стали для Марьи сплошным потоком времени, на фоне которого уже ничего и не волнует ее. Она пребывает как бы в ином мире, в ином духовном измерении, отчего людей, их дела, заботы и радости воспринимает равнодушно и безучастно - они чужды ей. Совсем иное влечет Марью. Ей хорошо теперь, когда она говорит с коровой, с поросенком, с курами, с собакой, у которой нет имени, или с печью, когда в ней горят, потрескивают дрова, когда закипит кастрюля или чайник и просят отодвинуть скорее от сухих и жарких дров. Нельзя без волнения и печали читать о том, как она вместе с Иваном выбирается из заимки, чтобы наконец зарегистрировать свой брак в загсе: 'Она старалась идти: впервые за много лет она шла без ведра или корзины, без косы, без граблей и вил, без веревки, чтобы принести сена, не катила пустую или груженую тележку или санки... Ничего не надо было делать! Она шла, стараясь подражать Ивану, - идти и не замечать за собой, что идет, но у нее ничего не выходило'.

Что же Иван? Чем чаще сталкивается он с разными людьми, чем пристальнее всматривается в окружающий его мир, тем крепче задумывается над смыслом бытия, над жизнью современника. И тогда к нему, честному труженику, приходят вопросы, которые терзают его душу, лишают сна и покоя: нужны ли они с Марьей кому-нибудь или, может быть, им никто не нужен? Можно ли сделать людей искреннее, сердечнее, добрее? А если можно, то как? Тут есть над чем задуматься: с одной стороны, социализм несет людям свободу, равенство и справедливость, а с другой - жизнь властных структур начинает управляться погоней за материальным обогащением, личное затмило общее... Иван Федосов хочет сам и непременно теперь решить эти сложные вопросы и предлагает свой способ восстановления справедливости в обществе. Корыстолюбие, праздность, равнодушие он отвергает как зло и, таким образом, утверждает необходимость построения отношений между людьми на новых началах. Их-то Иван и демонстрирует перед изумленными руководителями района. Он предлагает колхозу (а не частному лицу, проблема выходит далеко за рамки конкретного случая!) все, что по крохам собрал за свою трудовую жизнь - все без остатка. Конечно, Иван понимает, что его десять тысяч - это малая толика в бюджете богатого колхоза, всего лишь капля в общем материальном достатке, но не в этом дело. Для Федосова важно совершить абсолютно бескорыстный поступок, который, по его убеждению, станет общим потрясением, своего рода нравственным уроком для тех, кто во главу угла поставил личную корысть, предпочел материальный комфорт духовному началу. Такое решение пришло к Ивану не вдруг, оно явилось результатом всей его жизни, итогом напряженной внутренней работы. Разумеется, рост сознания длинный и трудный процесс, его не решить одним заходом. Но то, что Иван пришел к осознанию этой жизненно важной проблемы своим путем, отчетливо увидев в ней острое социально-нравственное содержание, свидетельствует о духовной зрелости простого крестьянина.

Председатель колхоза Сухарев иного мнения. 'Ты думаешь, Иван Захарович, колхоз нуждается в твоих десяти тысячах? За деньги должны думать о тебе лучше?' - 'А почему бы нет? Это свои кровные, а не какие-нибудь... Это деньги не мои, а ваши... Они только у меня находились, - пояснил Иван. - Да и то не у меня, а в сберегательной кассе'. - 'Когда ты это придумал, Иван Захарович?' - спросил Георгий Алексеевич. 'Я над этим думал всегда. Но также будет правда, что я это придумал недавно'. Председатель смотрел не на Ивана, а куда-то дальше, и на миг Ивану показалось, что он здесь лишний... Праздник, о котором мечтал Иван, не получился!' Действительно, праздник не получился, идея Ивана лопнула, как мыльный пузырь, - его поступок восприняли как странный, а Ивана сочли некоторые за... сумасшедшего. Мы снова видим его на заимке с Марьей, он в некотором замешательстве, но не потерял самообладания и веры в людей, да и последнее слово за ним, человеком из народа.

О многих фактах и событиях судит он глубже тех, кто с высоты своего служебного положения (кто