злом? Сегодня уже не кажется случайностью речение заместителя главного редактора 'Завтра' Владимира Бондаренко: 'У нас нет другого президента, у президента нет других писателей!' Надеялся на ельцинскую лояльность, значит.
Но дело не только в этом. Александр Проханов обладает своеобразным дарованием. Это, по свидетельству карманного критика, в некотором роде дитя 'русского авангарда, стилистически далекое от русского традиционализма'. Туманно, но сильно выражается сей 'мастер фигурного говорения' (А. Платонов). Проще говоря, Проханов видит и оценивает явления действительности сквозь призму своего собственного 'я', увенчанного гипертрофированной чувствительностью. Любопытно, что сие он изящно именует 'внутренней свободой', 'абсолютной свободой', быть может не подозревая, что декларации о свободе подобного рода - давно обветшалый фиговый листок, долженствующий прикрывать срамные места эксплуататорского режима.
'Я, - говорит он, - мучительно искал, где больше свободы'. Разумеется, свободы для себя! Далее: 'Я руководствовался внутренней свободой'. Только она, как видим, движет его поступками, а отнюдь не твердые идейные позиции, не высокие моральные принципы или идеи социальной справедливости. Судите сами: 'Газетой я занимаюсь не из-за карьерных или корпоративных интересов. Я этим занялся только потому, что сюда заложены вещи, связанные с абсолютной свободой... Я абсолютный хозяин газеты... Наш коллектив - это орден, братство, спецназ...' Как говорится, каждому свое - и мы не склонны осуждать литератора Проханова за убеждения. Это лишь констатация того неоспоримого факта, что мы имеем дело с образчиком буржуазного индивидуализма и последствиями, вытекающими из его сущности.
В этом свете более отчетливо просматривается концепция его 'Последнего солдата империи'. Главным пафосом этого, по его словам, 'геополитического романа' является тотальное разрушение социалистической цивилизации. Речь идет не только об уготованном физическом рабстве побежденных, но и о рабстве духовном, о рабстве сознания, порождающем бесперспективность всякого сопротивления, ибо нет даже нравственно-психологической почвы для этого сопротивления. Главного героя не просто убивают (так заканчивается повествование) - его бросают в мусорную яму и заливают цементным раствором - навсегда, без следа. Все остальное - его путешествия по горячим точкам планеты, сочиняемая им какая-то странная книга, разговоры с партбоссами, пьяный шабаш в Доме литераторов, где выделяется своим чинным благородством иудейская семья,- все это приправа к катастрофе, глобальной и исторически якобы закономерной... При всем при том следует указать и на умение создавать напряженные ситуации, способность Проханова схватить и запечатлеть яркие эпизоды, блики реальности (встречи с женщинами, ловли и описание бабочек, казнь никарагуанского партизана и прочие).
Все это следствие мозаичности стиля, который можно назвать эмоциональным. Но мозаичность не как выражение мысли и состояния духа, а как заострение движения и эмоции. Не потому ли здесь нет запоминающихся героев и острых конфликтов и отсутствует четко выраженное художественное миросозерцание. Воплощая в образах только их внешнюю сторону, опираясь преимущественно на поверхностное знание действительности, автор лишает персонажей глубокого социального смысла, а повествование историзма.
Во многом это присуще и роману 'Чеченский блюз' (1998 г.), посвященному пока еще затемненной странице нашей истории, а поэтому требующей не только осторожности, но глубины и прозрения. Надо сказать, в романе есть точно и тонко схваченные детали и сюжетные находки. Но в целом он разочаровывает, а иногда - рецидивы иррационализма - шокируют.
В 'Чеченском блюзе' наглядно проявилась глубина противоречий в творческом сознании писателя. Быть может, резкое снижение жизненной энергии образов и неясность подлинной сути происходящего вынудили автора прибегнуть к мотиву божественного провидения; л
Хотя есть и другие мнения. Юрий Бондарев, например, восторженно пишет об этом сочинении как 'о большой творческой удаче' и, прибегая к военной терминологии, заявляет: 'Проханов выиграл, а не разыграл сражение'. И, высказавшись в том смысле, что лишь та литература имеет живое дыхание и духовную ценность, которая создает нравственное, политическое и чувственное силовое поле, заключает: 'Таков новый роман Александра Проханова 'Чеченский блюз', вещь очень выдающаяся в современной прозе, незаурядная, я бы сказал, щедростью изображения, скрупулезным знанием военного быта, тщательной литературной отделкой, соединением в письме суровости и нежности. 'Чеченский блюз' - сильный и мужественный роман, на мой взгляд, лучшая вещь Проханова, написанная в бессмертных художественных традициях русской прозы'. Далее узнаем, что роман 'реалистический и умен', что 'своей верностью, всегда неудобной правде, своей неординарной талантливостью новый роман Проханова разительно глубок и мудр';8 а посему сочинение Виктора Астафьева 'Убиты и прокляты' ему и в подметки не годится... Проще говоря, мы имеем наконец великое произведение, равного которому нет во всей современной русской литературе.
Что тут можно сказать? От художника всегда ждали чего-то большего, чем просто написания картины, оперы, поэмы или романа - в его произведениях должна быть некая одухотворяющая, постоянно действующая сила, способная служить значительным целям жизни, т. е. высоким духовным потребностям. В этом и волшебная сила искусства, и его великая тайна.
Когда автор выпустит в свет злободневный политический роман, погрешив против художественности, либо опубликует роман-хронику, где больше газетных вырезок и документов, чем искусства, или напишет по следам горячих событий талантливый репортаж, мы, отдавая должное его оперативности и публицистическому дару, не станем предъявлять ему высоких эстетических требований - достаточно и того, что сделал в меру своих сил и возможностей. Но мы вправе заявить: 'Труд ваш полезен и заслуживает уважения, но не требуйте, чтобы на этом основании признали за вами большой художественный талант и рядом с вами упоминали всуе имена мастеров'. А если такой автор подумает о своей персоне Бог знает что и громко станет требовать, чтобы за ним непременно признали титул 'талантливый', 'выдающийся', мы можем возразить, что в его сочинении отражены лишь внешние приметы реальности. Настоящий же художник, не покидая поля действительности, видит ее глубины и историческую перспективу, служит серьезным целям жизни, которые не исчерпываются постановкой злободневных задач.
Конечно, эстетическое суждение во многом зависит от художественного чутья, вкуса и понимания данной личностью роли литературы (искусства) в жизни. Но вправе ли мы пренебрегать подлинными ценностями явлений литературы? Такой вопрос неизбежно возникает и при настойчивом утверждении Бондарева, будто прохановсий 'Чеченский блюз' является гениальным художественным произведением современности. Быть может, так оно и есть... Но не много ли теперь 'выдающихся', 'гениальных' и, представьте себе, 'великих живых классиков' при стагнации изящной словесности?
Весьма существенным для судеб современной литературы является следование заветам великих мастеров слова. Вспомним Гоголя: 'Если писатель станет оправдываться какими-нибудь обстоятельствами, бывшими причиной неискренности, или необдуманности, или поспешной торопливости его слова, тогда и всякий несправедливый судья может оправдаться в том, что брал взятки и торговал правосудием, складывая вину на свои тесные обстоятельства, на жену, на большое семейство,- словом, мало ли на что можно сослаться... Потомству нет дела до того, кто был виной, что писатель сказал глупость или нелепость или выразился вообще необдуманно и незрело. Они не станут разбираться, кто толкнул его под руку: близорукий ли приятель, подстрекавший его на равновременную деятельность, журналист ли, хлопотавший о выгоде своего журнала. Потомство не примет в уважение ни кумовство, ни журналистов, ни собственную его бедность и затруднительное положение. Оно сделает ему упрек, а не им: 'Зачем ты не устоял против всего этого?'
Но продолжим разговор об острых проблемах и тенденциях, вставших перед нынешней творческой интеллигенцией.
* * *
Чем в конце концов объясняется столь быстрое распространение чуждых литературе тенденций в писательской среде, ее поразительное интеллектуальное, нравственное падение и подмена трезвого аналитического подхода к явлениям действительности дурной эмоциональностью? И не являются ли слишком преувеличенными заслуги перед . Отечеством интеллигентов, воспроизводящих якобы 'мистическую энергию, пророческую проповедь', .наполнивших 'духом, и смыслом патриотическую оппозицию'? Впрочем, приведем отрывок из статьи о пророках и лидерах, написанной пером Александра Проханова. 'Нынешнее поколение патриотических интеллигентов, - отмечает он, - утомленных, изведенных,
