Он замолчал. Хупер ушел, и я спросил Толстяка, о чем тот думает.

— Что ж, возможно, что это все серьезней, чем я думаю. Возможно, это — неприятности. Весь этот путь из Бруклина, все эти экзамены и усилия, приземлившие меня здесь, на краю большлго голивудского «Здорово, Толстяк!», и вдруг мне показалось, что все это рушится. Мне это не нравится. Это, может быть, прощай Лос-Анджелес, прощай мечта. Кажется, что иногда выходит не по-нашему, не так ли, Баш?

— Что выходит?

— Мечты. Желания.

Потс стоял напротив меня в темноте двух часов ночи в Городе Гомеров, и отражением его серого лица был, как всегда, Желтый Человек.

— Что ты здесь делаешь в такой час? — спросил я, но он не ответил, просто стоял и смотрел. Я снова спросил, что происходит.

— Желтый Человек только что умер.

Я почувствовал озноб. Потс был бледным и озябшим, его глаза безжизненны, мертвы, и я сказал:

— Мне очень жаль. Действительно, очень жаль.

— Да, — сказал Потс так, будто мы с ним находились в разных мирах. — Да, в любом случае он был обречен, это был лишь… вопрос времени.

— Да, это так, — сказал я, думая о всех муках, через которые прошел Потс, пока Желтый Человек был жив. — Как ты?

— Я? А, да, я в порядке. Немного тяжело… Я не попросил об аутопсии. Я этого не хотел, — сказал Потс, почти умоляя меня признать его правоту.

— Это нормально. Я знаю, что ты чувствуешь. Я не попросил об аутопсии доктора Сандерса. Садись и давай поговорим, а?

— Нет, я думаю, что поднимусь, взгляну на него еще раз, а потом, может быть, прогуляюсь.

— Правильно. Я буду здесь, на случай, если ты передумаешь.

— Спасибо. Знаешь, я должен был дать ему стероидов.

— Прекрати. Ничего бы не помогло.

— Да, но все-таки стероиды могли помочь. Но неважно, нам было весело с Отисом вчера вечером, не так ли?

— Конечно, Уэйн. Обязательно повторим, а?

— Да. Скоро. Если я смогу выкроить время.

Глядя, как он шел к лифту, я думал о том, как нам было весело. Я пришел к нему и, несмотря на бардак, депрессию и заряженный револьвер, мы с Потсом взяли Отиса и пошли на пробежку на мартовском холоде, разговаривая о Юге. Потс рассказал мне о Танцевальных Уроках Миссис Бэгли, которые проводились в городском клубе каждую пятницу. Миссис Бэгли, эмигрантка, надевала шифоновое платье с высокой талией, закалывала пучок иглой и начинались танцы. Они учились танцевать, зажав грецкий орех носами, а главное событие происходило, год за годом, в последнюю пятницу, где Потс и его менее изысканные, но все равно аристократичные, приятели начиняли дробью полированный дубовый пол во время безумной, «Раз- два-три, раз-два-три, выкатили пушку», польки. Я подумал, что, на удивление, в тот день Потс ни разу не упомянул умершего насильственной смертью отца.

Вдруг я понял, что должно произойти! Идиот!

Я подбежал к лифту и начал бить в двери, но он не двигался, тогда я побежал вверх по лестнице на восьмой этаж, проклиная себя за то, что вовремя не сообразил и молясь об ошибке.

Я не ошибся. Пока я кутался в его воспоминания о миссис Бэгли, Потс поднялся на восьмой этаж, открыл окно и выбросился навстречу смерти. Из окна я видел кровавое мессиво на асфальте парковки, и, задыхаясь и дрожа от холода, я услышал звуки первых сирен, прислонил лоб к холодному стеклу и зарыдал.

— Он оставил записку? — спросила Бэрри.

— Да. Он прикрепил ее к телу Желтого Человека. Она гласила: «Покормите кошку.» Но никакой кошки не было.

— Что это значило?

— Это предназначалось Джо. Когда мы с Чаком и Потсом работали с Джо, она говорила Потсу, чтобы он лучше заботился о своих пациентах, чтобы он «кормил кошку». Джо говорила, что если бы Потс был тверже, Желтый Человек мог бы выжить.

Я думал о трагедии Потса, отличном парне из маленького городка, которого вы бы были рады взять с собой на рыбалку, который совершил ошибку, придя в академическую медицину вместо семейного бизнеса, где он был бы счастлив, и который теперь лежал разбросанный по асфальту парковки больницы в городе, который он презирал. В чем была соблазнительность медицины? Почему?

— Они убили его!

— Кто? — спросила Бэрри.

— Джо, Рыба, остальные…

Большинство в Доме чувствовали опустошенность в связи со смертью Потса и не знали, что говорить или делать, у других появились идеи. Джо, вспомнив о своем папаше, спрыгнувшем с моста, настаивала на аутопсии, чтобы проверить наличие «каких-либо химических веществ.» Рыба разговаривал с нами сердечным тоном, объясняя, что «самоубийство — лишь экзистенциальная альтернатива.»

Легго выглядел расстроенным, озадаченным, что один из его парней, особенно тот, который, по его мнению, любил его больше всех, покончил с собой. Он говорил о «тяготах года интерна» и об «утрате великого таланта.» Легго уверял, что хотел бы дать нам выходной погоревать. Тем не менее, он не мог этого сделать. На самом деле нам придется работать немного больше: «Вы все должны взяться за работу и помогать.»[179]

Как и все в Божьем Доме, такая реакция наших «старших» была невообразимо бесчувственной, но ничуть не удивившей всех нас. Никто не сказал о том, как медицинская иерархия Дома издевалась над беднягой Потсом с помощью Желтого Человека, как плевало на его чувства и боль. Мы пытались поскорее забыть его, но каждый раз, паркуясь у больницы, мы не могли отвести глаз от пятна на асфальте, напоминавшего нам о нем. Никто не хотел переехать Потса, хотя он и был мертв. Вначале это имело смысл, объезжать пятно, так как там оставалась настоящая кровь, кусочки волос и костей, оставшихся на асфальте. Из-за этого проблемы с парковкой стали серьезнее и Дом послал уборщиков очистить асфальт. Им удалось очистить кости и волосы, но пятно все равно оставалось заметным. Оно становилось все менее и менее заметным, но при этом становилось все шире и распространялось по парковке и стало все сложнее и сложнее не парковаться на Потсе. Все старались парковаться по периметру, некоторые приезжали пораньше, чтобы избежать необходимости парковаться в центре. Короче, напоминание о Потсе после чистки только усилилось. Мы все смотрели на обесцвеченный асфальт, представляя кровь, волосы, кусочки костей, а затем представляли летящего Потса, прыгающего Потса, и, с грустью, живого Потса, и, наконец, живого Потса, не уничтоженного виной за неназначение роидов для Желтого Человека. Мы злились, думая о том, как они мучали Потса, пока тот не уверился в своей вине. Из нас всех, сочувствующий и заботливый Потс, стал бы лучшим доком. Из нас всех он умер. Немыслимо!

— Что ты скажешь про самоубийство? — спросил я у Бэрри.

— Вот, — сказала она, притягивая меня к себе, — положи сюда голову. Закрой глаза. Что ты чувствуешь?

— Ничего. Затем ярость: «Я взбешен! Я в такой ярости, что готов убить!»

— В этом и суть самоубийства. Под невероятным давлением, одни, без помощи руководителей, многие из вас нашли странные способы проекции вашей злости наружу, вроде Хупера и смерти или Ранта с сексом. Потс не нашел. Он никогда не вел себя странно, никогда не злился. Он сдерживал свою ярость и она уничтожила его. Интроекция, противоположное тому, что делаешь ты, Рой.

— Что я делаю?

— Ты нападаешь на все, ты саркастичен и, хотя ты и стал крайне неприятным, это один из способов выживания.

Выживание? Я был не уверен, что переживу Город Гомеров. Единственное, что я знал — у меня серьезные неприятности и что я веду себя, как безумец, но мне уже было наплевать.