срочно переодеться в сарафан.

— Помоги, — приказала я Мише, подставляя ему спину. — Быстро расстегни пуговицы!

Он торопливо начал меня раздевать.

— Теперь сарафан! — прикрикнула я на старуху, срывая с себя платье.

Она поняла, бросилась к сундуку, вынула сарафан и подала его так, что осталось только надеть.

— А ты чего стоишь столбом? — набросилась Маланья Никитична на Воронцова. — Баб голых не видел? Бежи на пост!

Остолбенелый Миша деревянной походкой вышел из комнаты, а мы обе без сил упали в свои кресла.

— Ну я и напугалась! — отдуваясь, сказала старуха. — Выглянула в колидор, а Курносый, то есть Его Величество, входит в соседнюю апараменту! Ну, думаю, все, застукает тебя с амаретом — все в Сибирь пойдем! Да чтоб я еще тебя одну с парнем оставила! Хорошо хоть вы не в постелях лежали!

— Тише ты, — попросила я, — дай отдышаться. Так напугала, сердце чуть не выскочило! И чего это он все по дворцу бродит! Лучше бы страной правил!

— А бес его знает! — сердито сказала Маланья Никитична. — Слышишь? Пришел!

В соседней комнате наши охранники громко и отчетливо рапортовали государю, что служба протекает спокойно, и никаких происшествий не случилось. Самого императора я пока не слышала, но попыталась настроиться на его мысли. Однако вместе с ним пришло слишком много людей, в голове у меня зазвучало сразу десяток голосов, и понять, какой принадлежит царю, я сразу не смогла.

— Пожалуйте сюда, Ваше Величество, — кто-то громко сказал в караульной комнате, и наша дверь без стука распахнулась.

Уже знакомый мне щуплый человек невысокого роста вошел первым и остановился возле порога.

Мы с Маланьей Никитичной молча склонились перед ним в глубоком русском поклоне. Павел нас как бы ни заметил, прошел в середину комнаты и подозрительно огляделся.

— Что за мерзость, — подумал он, — нигде нет порядка. Я уже, кажется, видел эту девку. Надо узнать, что она делает во дворце.

— Ты кто? — неожиданно спросил он меня.

Вариантов ответа у меня не было и я, как и в первый раз ответила:

— Алевтинка, Ваше Величество!

Павел меня сразу вспомнил и насмешливо спросил:

— Теперь запомнила, что я не барин, а Российский император?!

— Запомнила, Ваше Величество, — ответила я.

— Ну, то-то же! — почти добродушно, сказал он. — Петр Алексеевич, ты брался узнать, кто она такая и что делает в Зимнем, узнал? — спросил он через плечо.

— Так точно, Ваше Величество, — раздался из соседней комнаты знакомый голос. — Все, что смог, узнал, но еще много неопределенности.

— Поди сюда, объясни, — нетерпеливо позвал государь Палена.

Граф прошел сквозь эскорт расступившихся придворных и подошел к Павлу.

— Что узнал и что еще за неопределенность? — требовательно спросил царь.

— Простите, государь, но этот вопрос требует строгой секретности, — склонившись к уху императора, тихо сказал вельможа.

Что за ерунда, опять, поди, меня пытаются морочить, — подумал Павел, а вслух, насмешливо, сказал Палену:

— Что это еще за секретная Алевтинка? — потом приказал свите. — Оставьте нас!

Все, кто успел просочиться в комнату, поспешно вышли.

— Ты тоже уходи, — приказал, Пален Маланье Никитичне, — а ты останься, — добавил он, заметив, что я собралась выйти вместе с ней.

Теперь мы остались втроем. Царь с вельможей стояли посередине комнаты. Я возле стены с опущенной головой. Сердце у меня сковал страх. Одного неосторожного слова графа было достаточно, чтобы маленький, недоверчивый человек отдал страшный приказ.

— Так что за секреты у Алевтинки? — повторил вопрос император.

— Государь, есть подозрение, что эта девушка — племянница Дантона! — по-французски ответил Пален.

— Кого?! — чуть не подскочил на месте император. — Какого еще Дантона?!

— Того самого мерзавца-якобинца! — значительно сказал военный губернатор.

Павел Петрович был так поражен необычной новостью, что ничего не говорил, а только буравил меня взглядом.

— Да как же такое могло случиться? Откуда она у нас в России?

— Это я и пытаюсь выяснить, Ваше Величество, дело давнее и темное, много неясности.

— Да, но как она могла сюда к нам попасть?!

— Сестра Дантона, Ваше Величество, в молодости приезжала в Санкт- Петербург, родила здесь девочку и оставила в русской семье на воспитание. Видно, грех молодости. Его она решила скрыть в самой монархической стране от своего кровожадного негодяя-брата!

— Правда, твоя, Петр Алексеевич, Дантон последний негодяй. Хуже его были разве что Марат и Робеспьер. И что же делает у нас, да еще и в Зимнем, это якобитское семя?

— Она не знает своего происхождения и выросла в нашей русской традиции, Ваше Величество. Потому считает себя обычной русской крестьянкой. Держим мы ее тут на всякий случай, мало ли как повернется дело с Бонапартом.

— Так она что, даже французского не знает? — удивился Павел.

— Откуда, Ваше Величество! По-русски и то говорит через пень колоду. Я же изволил объяснить, она простая деревенская девка!

«Забавно, — подумал император, — вот какая бывает судьба! Дядя преступник, один из самых яростных убийц благородного Людовика XVI, а родная его племянница стоит, униженно склонившись, перед русским царем. Впрочем, канальям французам поделом. Они всегда мутили в Европе. У нас никогда не будет ничего подобного. Россия создана не для революционных потрясений, а для счастливой общинной жизни во главе с добрым и справедливым монархом».

— Неужели ни слова не знает на родном языке? — удивился Павел Петрович. — Мадмуазель, парле ву Франсе? — обратился он ко мне.

Интересно, если вдруг она ответит ему по-французски, с тревогой подумал Пален, будет большой конфуз.

Я, конечно, вопроса не поняла и стояла, склонившись, как и прежде.

— Алевтинка, ты меня понимаешь? — спросил император по-русски.

— Понимаю царь-батюшка, как же не понять, — смиренно ответила я.

Надо же, «царь-батюшка», и правда, девка глупа, как пень, — подумал Павел.

— И что ты, Петр Алексеевич, собираешься с ней делать? — отворотившись от меня, спросил он Палена.