Ханни, постоянно калечит себе ногти. Она глубоко вздыхает, чтобы показать, как я ее достала и как ей неприятно, что придется-таки выставить меня вон – не в этом году, так в следующем, или через два года. Она не только моя начальница, но еще и работает здесь дольше меня и к тому же имеет ребенка – дочку.

– Ну и где же барсук? – спрашивает она. Я слышу стук ее каблучков по кафельному полу.

– Я не знала, что вы знакомы, – говорю я.

– Я хотела сделать тебе приятное. Она что, на тебя взъелась? – Пальцы Ханни шевелятся в кармане халата. Косточки на руке, по которым она определяет, сколько дней в том или ином месяце, ясно вырисовываются под тканью. Гомон школьников затихает вдали. – Здесь все друг с другом знакомы. Так уж повелось. Между прочим, тебе сегодня без конца названивает твой Патрик. – Она делает пару шагов к двери. – У тебя что, хронический недосып?

– Ты никогда не скучаешь по прежним временам? – спрашиваю я.

– А это тут при чем? Над тобой-то пока не каплет! – совершенно спокойно говорит она. И тут же взрывается гневным криком, когда я пытаюсь ей возразить: – Боже мой, Лидия! От тебя вообще ничего не требуется, кроме разве что парочки чучел. Самое худшее, что с тобой может случиться, это что придется провести школьную экскурсию, или вырубят электричество, или кто-нибудь выдернет из сети вилку холодильника. Тебе не надо даже заботиться о ребенке, даже от этого ты свободна! – Ханни, повернувшись ко мне спиной, поспешно сует в рот сигарету и выпускает колечко дыма в потолок. – Так что с барсуком?

Я нащупываю в кармане жакета ключ от машины. – Вот, забыла отдать, – говорю я и поднимаю желтый брелок с ключом вверх, как будто могу этим что-то доказать.

Ханни не смотрит на меня, даже ни разу не оборачивается. Просто выходит из комнаты и спускается по лестнице вниз. При каждом шаге ее рука постукивает по деревянным перилам. Ханни бурчит что-то неодобрительное в мой адрес. Я не могу разобрать, что именно она говорит, хотя она оставила дверь открытой. Я надеваю жакет, кладу ключ от машины на стол рядом с чучелом славки, придвигаюсь поближе и вновь принимаюсь за прерванную работу.

Вторник, 7 апреля. Том празднует свой пятьдесят третий день рождения. Два года назад он получил наследство, а вскоре Билли, его жена, тоже получила наследство – еще большее. Теперь они вчетвером живут в крестьянской усадьбе под Лейснигом. Билли присматривает за близнецами и садом, а также дает частные уроки игры на флейте. Том по-прежнему мастерит свои деревянные скульптуры – гигантские головы с гигантскими носами, но теперь уже может не заботиться об их продаже. Лидия знает их обоих по Берлину, еще с тех времен, когда они были студентами педагогического института.

Я встречаюсь с Томом и Билли довольно регулярно, каждый раз, когда меня приглашают как фотографа на вернисажи в Лейпциге и Хемнице. И каждый раз Билли говорит: «Приезжайте как-нибудь к нам!» А Том добавляет: «Должны же вы это увидеть!»

Когда я звоню им без чего-то восемь, чтобы спросить, как проехать кратчайшим путем, к телефону подходит Билли. Говорит, что ждала нас раньше, гораздо раньше, и что, поскольку она сама не водит машину, то и дорогу никогда не запоминает. Судя по звукам в трубке, она, разговаривая со мной, одновременно приветствует гостей или жестами показывает, кому где сесть. «Том сейчас у себя в мастерской, сооружает новый теннисный стол», – сообщает мне Билли в заключение.

Лидия покрасила волосы. И в первый раз надела серебряную цепочку, которую я подарил ей ко дню рождения. Она держит на коленях атлас автомобильных дорог 90-го года издания, с оторвавшимся корешком, которым мы пользуемся как закладкой. Мы с Лидией болтаем о том, что бы мы сделали, если бы вдруг тоже получили наследство – ну, скажем, миллион. Кроме кругосветного путешествия, ничего в голову не приходит, но даже эта идея кажется не особенно удачной, потому что после столь долгой отлучки мы наверняка потеряли бы свои рабочие места. Нам, значит, понадобилось бы намного больше денег.

Лидия спрашивает, знаю ли я хоть одного человека, у которого, как у нас, нет ни малейших перспектив на наследство.

– Думаю, да, – говорю я, но сразу же начинаю сомневаться в своих словах. У других в какой-то момент всегда оказывается, что, скажем, родители жены владеют бунгало на берегу озера или что существует бабушкин земельный участок площадью в пять гектаров, причем расположенный не где-нибудь, а между Берлином и Потсдамом. Лидия слышала о некоей одинокой женщине, которая благодаря строительству нового выезда на автостраду у Шмёльна вроде бы получила два миллиона за небольшой участок картофельного поля. Мы с Лидией не понимаем, почему люди, ставшие миллионерами благодаря лотерейным выигрышам, обязательно потом чувствуют себя несчастными. Лидия говорит, что они, скорее всего, были несчастными еще раньше. Я протягиваю ей руку, и она ее быстро пожимает. В Рохлице я выбираю не тот выезд, и мне приходится, уже проехав пару километров, повернуть назад. У давешнего перекрестка я опять начинаю колебаться. Лидия предлагает теперь ориентироваться на щит с надписью «Все другие направления». Я следую ее совету, но у меня такое ощущение, будто мы снова, описав большую дугу, возвращаемся к исходной точке.

К тому моменту, когда Лидия говорит, что ей неприятно так сильно опаздывать, мы находимся в пути уже час. Она хочет, чтобы я немного вернулся назад, потому что мы, должно быть, не заметили дорожного указателя. Мое лихачество, по ее словам, только вредит делу.

– Ну наконец-то! – говорю я, когда мы доезжаем до развилки, на которой должны свернуть вправо. Лидия захлопывает атлас и причесывается. Я еду медленно, с включенными фарами. Проходит целая вечность, прежде чем мы добираемся до ближайшего села. «После развилки держаться правой стороны» – это все, что я знаю. Через десять минут мы оказываемся у новой развилки, прямо перед дорожными щитами. Я поворачиваю. – Это должно быть здесь, – говорю я, переключая на дальний и снова на ближний свет. – Прямо перед нами!

– Да что же это такое! – восклицает Лидия. Я выключаю фары. С ее стороны в некотором отдалении действительно будто бы мерцает огонек. Но усадьба должна находиться слева. Тем не менее мы ищем подъездной путь.

Медленно движемся по глубокой колее. По обеим сторонам от утопленной земляной дороги растет трава.

– У Билли и Тома ведь «форд»?

Я киваю.

– Иначе тут не проедешь, – констатирует Лидия.

Вскоре мы видим силуэт маленького домика, освещенного несколькими лампами, – трансформаторной будки или чего-то в этом роде, с ограждением из проволочной сетки. И прочитываем надпись на табличке: «Опасно для жизни».

– На поле заехали, – говорит Лидия.

Я выключаю мотор. Дать задний ход не могу из-за неполадки с выхлопной трубой. Лидия молчит. Вообще-то ей бы надо выйти из машины и показывать мне, куда ехать, но с ее туфельками это, разумеется, было бы безумием.

Каким-то чудом мне удается развернуться. Я так радуюсь по этому поводу, будто мы уже добрались до места.

– Может, ты им позвонишь откуда-нибудь, – говорит она.

– Откуда? Крестьяне, между прочим, давно спят.

Теперь на развилке я сворачиваю в другую сторону.

– Чепуха какая-то! – ворчит Лидия.

Я огибаю распластанную на дороге дохлую кошку. Чуть дальше к асфальту приклеилась раздавленная ворона. Одно ее крыло стоит вертикально и подрагивает на ветру.

– У тебя опять разболелась голова? – спрашиваю я.

– Надеюсь, они хоть объяснили тебе, как проехать?

– На развилке свернуть направо, – говорю я. – Я им позвоню. Как увижу где-нибудь свет, так сразу и