поспать несколько часов[307].

Ближе к полудню я встретился с Кессельрингом, однако наша беседа оказалась безрезультатной. Фельдмаршал вел себя как служака, которому не пристало обсуждать приказы Гитлера. Поддержка пришла с той стороны, откуда я ее совсем не ждал: к моим доводам прислушался представитель партии при штабе. Когда мы прохаживались по террасе замка, он пообещал мне сделать все от него зависящее, чтобы придержать отчеты о поведении населения, которые могли бы вызвать неудовольствие Гитлера.

Как только Кессельринг на скромном обеде в кругу штабистов произнес короткий тост по поводу моего сорокалетия, на замок с пронзительным свистом спикировали вражеские истребители, пулеметные очереди вдребезги разнесли оконные стекла. Все бросились на пол. И только после этого завыла сирена воздушной тревоги. Рядом с замком начали рваться авиабомбы. Сквозь пелену дыма и известковой пыли мы бросились в бомбоубежище.

Эта атака явно была целенаправленной. Бомбы вокруг замка рвались без перерыва. Стены бункера тряслись, но, к счастью, удалось избежать прямого попадания. Когда налет закончился, мы продолжили совещание. Теперь к нам присоединился саарский магнат Герман Рёхлинг, которому тогда уже было за семьдесят. В ходе дискуссии Кессельринг сообщил Рёхлингу, что через несколько дней Саар будет захвачен противником. Рёхлинг воспринял эту новость весьма безразлично: «Однажды мы уже теряли Саар и вернули его. Я хоть и стар, но уверен, что увижу, как он снова станет нашей собственностью».

Следующей целью нашего путешествия был Гейдельберг, куда перевели штаб вооружений Юго- Западной Германии, и я решил воспользоваться шансом навестить в день рождения своих родителей. Днем передвигаться по шоссе было невозможно из-за авианалетов, но с юности я помнил все окольные пути, и мы с Рёхлингом поехали через Оденвальд. Стоял теплый солнечный весенний день. Мы впервые разговаривали совершенно откровенно. Рёхлинг, прежде преклонявшийся перед Гитлером, ясно дал понять, что считает фанатичное затягивание войны безумием.

Поздним вечером мы приехали в Гейдельберг и узнали, что в Сааре все складывается хорошо – никакой подготовки к взрывам не проводится. А поскольку до прихода американцев оставалось каких-то несколько дней, даже личный приказ Гитлера уже ничего не мог изменить.

Все дороги были забиты отступавшими войсками, и мы не раз выслушивали яростные проклятия усталых, оборванных солдат. Только к полуночи мы добрались до штаба армии, размещенного в одной из окруженных виноградниками деревень пфальцграфства. Оказалось, что генерал СС Хауссер интерпретировал безумные приказы гораздо мудрее, чем его главнокомандующий: он решил, что вынужденную эвакуацию осуществить невозможно, а взорвать мосты – безответственно.

Пять месяцев спустя, когда меня, военнопленного, везли на грузовике из Версаля через Саар, я видел совершенно неповрежденные автомобильные мосты и железнодорожные сооружения.

Штёр, гауляйтер Саара, решительно заявил, что не станет выполнять полученный им приказ об эвакуации. Между нами – министром вооружений и военной промышленности и гауляйтером – состоялся весьма любопытный разговор:

– Если вы не сможете провести эвакуацию и фюрер призовет вас к ответу, можете сослаться на меня. Мол, я сказал вам, что приказ фюрера отменен.

– Нет-нет. Вы очень добры, но я возьму всю ответственность на себя.

– Я с радостью положу голову на плаху ради этой цели, – настаивал я.

Штёр покачал головой:

– Нет. Я сам отвечу за свои действия.

И только в этом пункте наши мнения разошлись.

Затем мы отправились в Вестервальд, в штаб фельдмаршала Моделя. Нам предстояло проехать 200 километров.

Утром низко над землей появились американские самолеты. Мы съехали с шоссе и по объездным дорогам добрались до мирной деревушки, где ничто не указывало на наличие штаба армейской группировки. Не было видно ни одного офицера или солдата, ни одной машины или курьера на мотоцикле. Днем всякие передвижения запрещались.

В деревенской гостинице мы с Моделем вернулись к начатому еще в Зигбурге разговору о сохранении в неприкосновенности железнодорожных сооружений Рурской области. Во время нашей беседы офицер принес телетайпное сообщение.

– Это касается вас, – смущенно и озадаченно сказал Модель.

Я сразу почувствовал неладное и не ошибся. То был «письменный ответ» Гитлера на мой меморандум, и каждый его пункт представлял прямо противоположное тому, к чему я призывал 18 марта. «Уничтожить все военные, транспортные, коммуникационные и промышленные объекты, склады и все материальные ценности на территории рейха» – смертный приговор немецкому народу, призыв к применению тактики «выжженной земли» в ее самом страшном выражении. Приказ лишал меня всех полномочий; все мои распоряжения о сохранении промышленности аннулировались. Теперь за проведение программы уничтожения отвечали гауляйтеры[308].

Выполнение приказа Гитлера привело бы к страшным последствиям: с уничтожением электростанций, железных и автомобильных дорог, каналов, шлюзов, доков, судов и локомотивов страна на неопределенное время лишилась бы электричества, газа, чистой воды, угля и транспорта. Даже уцелевшие промышленные предприятия не смогли бы работать из-за отсутствия электричества, топлива и воды. Без современных складов и телефонной связи страна погрузилась бы в средневековье.

Изнеможение часто приводит к безразличию, и потому я был совершенно спокоен, когда днем 21 марта 1945 года встретился с Гитлером в рейхсканцелярии. Фюрер коротко расспросил меня о путешествии, но даже не упомянул о своем «письменном ответе», а я не счел разумным затрагивать «больную» тему. Затем он уединился с Кемпткой и больше часа выслушивал его доклад.

Несмотря на потерю полномочий, я в тот же вечер передал Гудериану копию своей докладной записки, а вторую копию предложил Кейтелю, однако тот отказался принять ее. Его лицо перекосилось от ужаса, словно я протянул ему взрывчатку. Все сторонились меня, как и в тот раз, когда после 20 июля 1944 года мое имя обнаружилось в составленном заговорщиками списке министров будущего правительства. Несомненно, все окружение Гитлера теперь считало меня изгоем. Несмотря на должность министра, я практически потерял контроль над проблемой, волновавшей меня больше всего, а именно над сохранением промышленного потенциала.

Два принятых в то время Гитлером решения продемонстрировали его безграничную жестокость. Из сводки вермахта от 18 марта 1945 года я узнал о казни четырех офицеров, обвиненных в том, что они вовремя не взорвали мост через Рейн в Ремагене. А ведь Модель заявил об их полной невиновности. «Шок