— Единственный ребенок в семье, — пояснил Барбер. — С тех пор так и не может преодолеть в себе этого недостатка.

Смит вежливо улыбнулся.

— Откуда ты его знаешь?

— Летали в одной эскадрилье.

— В твоей эскадрилье? — недоверчиво переспросил Смит, глядя вслед быстро уменьшающейся в размерах фигуре. — Тоже пилот?

— Угу.

— Хороший пилот?

Барбер пожал плечами:

— Лучшие погибли, а худшим достались все медали полкового ящика.

— Чем он занимается в Париже?

— Работает в какой-то фармацевтической компании.

Ударил гонг — лошади помчались к первому препятствию.

— По-моему, твой друг опоздал. — Смит поднес к глазам бинокль.

— Да, скорее всего, — согласился Барбер, наблюдая за сбившимися в кучу лошадьми.

Лошадь под пятым номером упала, не преодолев четвертого препятствия. Сначала вырвалась вперед, вместе с еще двумя лошадьми, но вдруг упала на землю и покатилась. Основная группа обошла ее по сторонам. Четвертое препятствие в самом дальнем конце дорожки, и отсюда трудно сказать, что там произошло. Однако через несколько секунд кобыле с трудом, но все же удалось встать на ноги, и она на легком галопе поскакала за остальными, волоча за собой разорванные поводья. Барбер заметил, что жокей все еще неподвижно лежит на земле — в неловкой позе, лицом вниз, голова оказалась под плечом.

— Деньги потеряны, — спокойно констатировал Смит; отвел бинокль от глаз, вытащил из кармана кипу билетов, разорвал, бросил на бетонную скамью.

— Дай-ка мне твой бинокль! — Барбер протянул руку.

Смит, сняв через голову кожаный ремешок, передал бинокль. Тот настроил его порезче на далекое препятствие, где все еще не двигаясь лежал жокей. К нему подбежали двое, перевернули его на спину… Вот обе фигуры, склонившиеся над безжизненным телом в рубашке со звездами темно-бордового цвета, в фокусе. Даже в бинокль видно, как двое отчаянно суетятся, делая какие-то непонятные движения. Наконец, они подхватили жокея с обеих сторон и неловко побежали со своей ношей прочь с ипподрома.

— Черт побери! — выругался Ричардсон, снова с трудом преодолев подъем на верх трибуны. — Окошко закрылось, как раз когда я…

— Напрасно жалуетесь, мистер Ричардсон, — утешил его Смит. — Все мы оступились у четвертого препятствия.

Ричардсон расплылся в широкой улыбке.

— Ну вот, первое везение за весь день!

Внизу, перед трибуной, лишившаяся наездника кобыла лавировала, бегала рысцой по дорожкам, а за ней гонялся грум1, пытаясь схватить ее за разорванные поводья.

Барбер следил в бинокль за действиями двоих, пришедших на помощь жокею: они вдруг положили его на траву, один опустился на колени, приложил ухо к шелковой жокейской рубашке, постоял с минуту в такой позе, поднялся. Вновь двое подняли неподвижное тело и понесли не торопясь, — похоже, теперь нет нужды в спешке.

Барбер вернул бинокль Смиту.

— Пойду домой. С меня на сегодня хватит спортивных состязаний.

Смит метнул в него острый взгляд; поднес бинокль к глазам и стал пристально следить за двоими, которые несли жокея. Потом положил бинокль в футляр и, повесив его на тонком ремешке на плечо, хрипло сказал:

— Здесь погибает, по крайней мере, один жокей в год. Ничего неожиданного в таком виде спорта. Я отвезу тебя домой.

— Что, этот парень умер? — спросил Ричардсон.

— Он был слишком стар, — пояснил Смит. — Слишком долго занимался этим делом.

— Свят-свят! — запричитал Ричардсон, глядя вниз, на дорожки. — А я-то жалел, что опоздал поставить на него! Подсказка называется! — скорчил по-детски оригинальную гримасу. — Ставка на мертвого жокея.

Барбер уже спускался по лестнице.

— Я с тобой, — поспешил Ричардсон. — Опять день невезения…

Все трое спускались молча. Зрители стояли, разбившись на маленькие группки, отовсюду доносился угрожающий, свистящий шепот — печальная весть распространялась по трибуне.

Подошли к машине; Барбер устроился на заднем сиденье, предоставляя Ричардсону свое право сидеть впереди, рядом со Смитом. Ему хотелось хоть сейчас, хоть немного побыть наедине с собой. Смит ехал медленно, не говоря ни слова. Даже Ричардсон произнес всего одну фразу, когда ехали между двух рядов голых, высоких деревьев.

— Ну и денек, черт бы его побрал! Этот идиотский забег стоил мне три тысячи франков!

Барбер сидел в углу, с полузакрытыми глазами, чтобы смотреть в окно. Из головы не выходила картина, как эти двое во второй рад подняли жокея с травы… Выбор Смита на сегодняшний день… Он плотно сжал веки — и перед ним всплыли карты, разложенные на кровати в номере отеля. Широкое Средиземное море; необозримое, открытое водное пространство… Вдруг он почувствовал запах гари — самый отвратительный запах на войне, запах твоих сгоревших надежд. Вонь раскаленного металла, плавящейся резины… Подсказка Смита…

— Ну, приехали, — раздался голос Смита.

Пришлось открыть глаза: машина стоит на углу тупика, ведущего к входу в его отель; он вышел.

— Подожди минутку, мальчик Берти, — передать хочу кое-что тебе.

Смит испытующе глядел на него.

— Это так неотложно, Ллойд?

— Пожалуй. Вернусь через минуту.

Быстро поднялся в свою комнату; карты сложены пачкой на бюро, за исключением одной — лежит, развернутая, отдельно: подлеты к Мальте. Сложил ее, сунул все карты в пакет из плотной манильской бумаги и вернулся к автомобилю. Смит стоял на тротуаре, курил, нервно удерживая за поля шляпу, — поднялся ветер, упорно гнал опавшие листья по асфальту.

— Вот, держи, мальчик Берти! — И протянул ему конверт.

Но Смит не торопился его брать.

— Ты осознаешь, что делаешь? До конца?

— Конечно, какие могут быть сомнения?

Смит все еще не брал пакет.

— Мне спешить некуда, — мягко проговорил он. — Почему бы тебе не подержать их у себя? Отдашь когда-нибудь, в другой день.

— Нет, спасибо тебе.

Смит молча глядел на него. Только что зажгли флюоресцентные уличные фонари, и голубовато-белый свет делал гладкое лицо Смита под тенью полей дорогой шляпы бледным-бледным, будто припорошенным пудрой. Красивые глаза, окаймленные загнутыми ресницами, казалось, стали плоскими.

— И все только из-за падения этого жокея перед препятствием… — начал Смит.

— Бери, — сказал Барбер, — или я сейчас их выброшу в сточную канаву.

Смит недоуменно пожал плечами; протянул руку, взял конверт.

— Подумай хорошенько, ведь у тебя больше никогда не будет такого шанса. — Он ласково поглаживал конверт по краю.

— Спокойной ночи, Джимми! — наклонился Барбер к открытому окошку.

Ричардсон наблюдал за ними, ничего не понимая.

— Передай привет Морин.

— Послушай, Ллойд, — Ричардсон вылез из машины, — может, пойдем чего-нибудь выпьем? Морин не