склонности людей и их умы, что все происходящее на сцене они принимают всерьез и стремятся перенести в действительный мир, который есть не что иное, как большая сцена. Еще не столь давно, как вам известно, церковь поучала народ при помощи представлений; но народ шел смотреть только такие пьесы, в которых показывали всякие нелепые чудеса да мучеников в кровавых язвах, так что церковь, и так уже понесшая убытки от политики вашего венценосного отца, отказалась от театрального искусства и перестала поощрять его. И таким образом оно угодило в руки нищих актеров и алчных дельцов, которые заботятся не о славе вашего королевства, а лишь о своем кармане. И теперь вашему величеству следует продолжить доброе дело, от которого ваша церковь отказалась, и восстановить былое достоинство театра и его высокое назначение.
Елизавета. Мистер Шекспир, я поговорю об этом с лордом-казначеем.
Шекспир. Тогда я пропал, ваше величество, ибо не было еще лорда-казначея, у которого нашелся бы сверх необходимых правительственных расходов хоть один пенни на что-либо, кроме войны или жалованья собственному племяннику.
Елизавета. Мистер Шекспир! Вы сказали истинную правду, но не в моих силах как- либо помочь делу. Я не могу обидеть моих беспокойных пуритан, взвалив на жителей Англии расходы по такому развратному учреждению, как театр; и есть тысяча вещей, которые нужно сделать здесь, у меня в Лондоне, прежде чем в казне найдется хоть пенни для вашей поэзии. Поверьте, мистер Вилль, пройдет триста лет, а может быть, и того больше, пока мои подданные поймут, что не одним хлебом жив человек, но и словом, исходящим из уст тех, кого вдохновляет всевышний. К тому времени мы с вами будем прахом под копытами лошадей, если, конечно, тогда еще будут лошади и люди будут ездить на них, а не летать по воздуху. Впрочем, к тому времени и ваши произведения, быть может, обратятся в прах.
Шекспир. Они пребудут в веках, ваше величество, за них не опасайтесь.
Елизавета. Возможно. Но в одном я уверена, — ибо я знаю моих соотечественников, — пока все другие страны христианского мира вплоть до варварской Московии и селений невежественных германцев не станут. содержать театры за счет казны, Англия ни за что не решится на такой шаг. А если, наконец, решится, то лишь потому, что она всегда стремится следовать моде и смиренно и послушно проделывать все, что проделывают на ее глазах другие. Пока же довольствуйтесь тем, что есть, ставьте эти две пьесы, которые вы считаете самыми гнусными из всего вами написанного, но которые ваши соотечественники, уверяю вас, будут с пеной у рта причислять к лучшим вашим творениям. Одно я скажу: если б было в моей власти обратиться через века к нашим потомкам, я искренне посоветовала бы им испол нить вашу просьбу, ибо правильно сказал шотландский менестрель, что создающий песни народа могущественнее, чем создающий его законы. И то же самое можно сказать относительно интермедий и пьес.
Часы бьют первую четверть. Часовой возвращается с обхода.
А теперь, сэр, настал час, когда королеве-девственнице больше подобает быть в постели, чем беседовать наедине с самым дерзким из своих подданных. Эй, люди! Кто сегодня охраняет покой королевы?
Часовой. Я, ваше величество.
Елизавета. Так смотрите, впредь охраняйте их получше. Вы пропустили очень опасного кавалера к самым дверям нашей королевской опочивальни. Выведите его да известите мен когда накрепко запрете за ним ворота; я не решусь снять одежды, пока дворцовая ограда не разделит нас.
Шекспир (
Елизавета. Что? К моему ложу?
Шекспир. Нет, ваше величество, к вашим молитвам, которых я прошу вас помянуть и мой театр.
Елизавета. С этой молитвой я обращаюсь к потомству. А сами вы не забудьте вознести молитву к богу. Доброй ночи, мистер Вилль!
Шекспир. Доброй ночи, великая Елизавета! Боже, храни королеву!
Елизавета. Аминь!
Расходятся: она — в свои покои; он, под охраной часового, — к воротам, что в обращены к Блэкфрайерс.
Примечания
1
2
…
3
4
5
