Он помолчал, потом заговорил снова:

— Два года искал тебя на городских улицах и сейчас впервые в этом признаюсь себе. А эта маленькая испанская закусочная, куда мы пошли в первый раз… Каждый раз, когда я проходил мимо нее, в памяти моей всплывало все, до мельчайших деталей: сколько стаканчиков мы пропустили, какой играл оркестр, о чем разговаривали, как нагло подмигивал тебе этот жирный бармен — кубинец и как в конце концов, с охватившей нас обоих нежностью, гуляли потом по улицам и наконец пришли ко мне домой…

Теперь оба шли очень быстро. Хэрриет прижимала онемевшие от холода руки к бедрам.

— Как было поразительно прекрасно, когда соединялись наши тела…

— Пол, прекрати! — раздраженно, резко бросила ему Хэрриет. — Два года! Прошло целых два года… Воспоминания о тех ощущениях должны притупиться…

«Как же я мог совершить такую большую ошибку! — размышлял на ходу Пол. — Как мог намеренно так глубоко заблуждаться? И теперь ее не исправишь… Нет никакого средства. И не будет до конца жизни…» Он почти зло посмотрел на Хэрриет: лицо ее сосредоточенно, словно она вообще не слушает его и лишь напряженно думает, как поскорее перейти улицу.

— Ну а ты, ты помнишь?..

— Ничего я не помню! — раздраженно выпалила она; вдруг слезы брызнули у нее из глаз и потекли по искаженному гримасой лицу. — Ничего не помню, черт побери! Ничегошеньки! — повторяла она сквозь рыдания. — И не пойду я ни в какой Ванамейкер! Я возвращаюсь домой! Прощай! — Подбежала к стоявшему на углу такси, резко рванула на себя дверцу, запрыгнула прямо с тротуара в салон.

Машина промчалась мимо Пола, и он заметил на мгновение Хэрриет: она сидела, выпрямившись, крупные, непрошеные слезы стояли в глазах…

Пол следил за такси, пока оно не свернуло с Пятой авеню. Потом пошел в обратном направлении, размышляя о том, что ему непременно, обязательно нужно переехать из этого района — достаточно долго в нем прожил.

«Фигаро! Фигаро! Фигаро! — распевали они, съезжая со склона на велосипедах, переезжая через дрожащие полосы тени и солнечного света, между густыми рядами деревьев с обеих сторон. — Фигаро!»

«Фигаро! — пел Мэкс, накреняясь в сторону на повороте. — Моя милочка где-то за морем, моя милочка где-то за морем-океаном…»

— Ты, Мэкс, плешивый австрийский жаворонок, — крикнула Эстер, накреняясь в сторону за Мэксом на повороте. — Оперение самца желтое, с зелеными штанишками. Нельзя его принимать за настоящего, если на носу нет очков с толстой золотистой оправой в четверть дюйма.

— Если бы я собирался рожать, — отозвался Мэкс, немного затормозив, — то никогда бы не ездил на велосипеде по горам штата Нью-Йорк, как ты. Это совсем не полезно для твоего будущего младенца.

— Напротив, такая езда просто необходима для него, — возразила Эстер. — Он будет настоящим, худощавым спортсменом. Мне не нужен толстый ребенок, мне такие не нравятся. Мне нужен ребенок худой, печальный, с большой душой, как у его отца. — Она поглядела на Сэма, и оба засмеялись.

— Думаю, это будет прекрасный ребенок, — выразил свою надежду Сэм.

У подножия холма они увидели четверых молодых людей. Когда велосипедисты приблизились к ним, те растянулись во весь рост на дороге с таким безразличием, что по нему чувствовалось: встреча эта далеко не случайна, — скорее, преднамеренна. Когда они подъехали еще ближе, все четверо встали; немного нервно пошаркали ногами, поднимая клубы дорожной пыли. В руках у двоих из них были тяжелые обрубленные ветки, которыми они то и дело постукивали по дороге. Казалось, эти ребята слоняются бесцельно, как неприкаянные, по маленьким городкам уже довольно долго. Один из них щелчком раскрыл большой складной карманный нож.

— Вон там, на дороге, ребята, видно, хотят заработать пару баксов на субботний вечер, — прошептал Сэм, стараясь ехать как можно медленнее. — У тебя что-нибудь есть в кармане, Мэкс?

— Пятнадцать центов… Могу отдать.

— У меня — три заколки для волос, — добавила Эстер.

— У меня четвертак, — присовокупил Сэм. — Вперед, может, проедем!

Но им все равно пришлось остановиться у подножия холма, так как эти четверо снова улеглись, перегородив дорогу, и, не говоря ни слова, снизу разглядывали Сэма, Мэкса и Эстер взглядами деловых людей. Они лежали не двигаясь; на одном старая, точенная молью футболка темно-бордового цвета, с большим номером «36» на спине.

— В чем дело? — осведомился Сэм.

Они даже не шелохнулись; по-прежнему молчали.

— Какие милые ребята, — мягко произнесла Эстер. — Очень приятные. Вы случаем не ходите в Принстон, а? — громко поинтересовалась она.

Те молчали. Мэкс насвистывал тему одной из своих сонат; повел велосипед рядом с собой, пытаясь их обойти. Они его не пустили; наконец поднялись, обыскали старую одежду Сэма и Мэкса, пошарили в карманах старых женских брючек Эстер, в пятнах от кулинарного жира и велосипедной смазки, ощупали карманчики ее потрепанной хлопчатобумажной рубашки.

— Ничего нет! — объявил парень в темно-бордовой футболке. — Могу поспорить — на всю троицу не будет и доллара.

— Интеллигент, — определил Мэкс с улыбкой, глядя на него сквозь линзы очков и медленно потирая лысину. — Настоящий интеллигент, сразу видно.

— Не сильно задавайся! — отвечал парень в футболке.

— Жиды! — высказался второй с раскрытым ножом в руках.

— Парочка жидов из колонии свободной любви чокнутой старухи Спиер.

— Ну-ка, убирайтесь отсюда! — Парень в футболке отошел к обочине дороги, освобождая для велосипедистов путь. — Убирайтесь отсюда к чертовой матери!

Медленно вертя педалями, проехали между ними: Эстер — посередине, Мэкс и Сэм — по бокам.

— Жидовские ублюдки! — бросил парень с ножом. — Вшивые жидовские ублюдки!

Подождав, пока велосипедисты отъедут ярдов на пятнадцать, он бросил вслед им камень. Его примеру последовали приятели: проворно поднимали с дороги камни и швыряли их в велосипедистов. Сэм, тормознув, ехал теперь за Эстер, закрывая ее собой. Все теперь быстро завертели педалями и сидели на своих седлах прямо, словно застыли, не оглядываясь назад. Один камень угодил Мэксу в плечо; он побледнел от боли, руки затряслись на руле, но не пригнулся и не стал оглядываться назад. Оказавшись за поворотом, они сбавили скорость.

— Несчастный Мэкс! — проговорила Эстер. — Ведь ты даже не еврей. Нет, ты якшаешься явно не с теми людьми.

— Амбар Томаса рядом, впереди, прямо по дороге. — Мэкс глядел строго впереди себя. — Может, раздобудем там пару вил и вернемся — разберемся с этими четырьмя джентльменами? Попросим Томаса нам помочь.

— Тоже придумал! — осадил его Сэм. — Много ты наделаешь со своими вилами.

— Послушай, Сэм! — вмешалась в разговор Эстер. — Для чего тебе все эти неприятности? — И сразу осеклась, заметив выражение лица Сэма.

— Я уехал из Берлина, из Вьетнама… — задумчиво вспоминал Мэкс. — Считал, что больше никогда не увижу ничего подобного. Как, вероятно, все же ужасно быть евреем!

Мэкс все еще был бледен; внимательно выискивал колеи на дороге.

— Привыкаешь, — откликнулся Сэм. — Так или иначе.

— Старуха Спиер, — объяснил Мэкс, — каждое лето приглашает к себе пятнадцать безденежных артистов, потому что верит в силу искусства и чувствует себя одинокой. Сколько там у нее сейчас евреев?