Датчер покачал головой: никак ему не удается половчее, позанимательнее выстроить сюжет. Но в любом случае сегодня уик-энд. Он закончит сценарий через пару недель, а пока у него есть деньги, вполне достаточно, чтобы прожить восемь месяцев в Нью-Йорке. Ну зачем ребячиться, обманывать себя? Ну окажется он в Нью-Йорке — все равно станет засматриваться на милые девичьи мордашки, ничто не поможет. Голливуд, всегда можно свалить вину на Голливуд. В этом все очарование киногородка.

— Святость и святотатство, — поучал он бармена, — вот вам и все объяснение!

В бар вошли Макамер с Долли.

— Ну, едем в Мексику! — с места в карьер начал он.

— Сядь, — указал на высокий стул рядом Датчер, — и приведи мне какие-нибудь убедительные аргументы. Долли, ты выглядишь потрясающе!

Долли выглядела как всегда — худая, с заурядной внешностью, нервная, — но Датчер всегда был весьма осторожен в этом городе великолепных женщин, старался быть галантным и обычно ей льстил.

— Отдай мне Долли, — предложил он Макамеру, — и я поеду с тобой в Мексику!

Долли засмеялась, — от ее высокого, пронзительного смеха Датчеру всегда становилось немного нехорошо.

— Несчастный Датчер, — заверещала Долли, — несчастный, одинокий Датчер!

— Найди мне девушку, — вдруг сказал Датчер, даже не соображая, когда и для чего он это выпалил, — и я поеду с тобой.

— Побойся Бога, Датчер! — взмолился Макамер. — Сегодня суббота, восемь часов вечера — уик-энд, День труда…

— Я руководствуюсь лишь высокими моральными соображениями, — продолжал Датчер. — Мне нужно будет с кем-то поговорить.

— У тебя куча девок! — отбивался Макамер.

— Они мне надоели! — упорствовал Датчер. — Сегодня я устал от них. Подумай: война, «Убийство в полночь», непостоянство мужского характера, — вот я и удрал от них. Сегодня я в другом настроении. Хочу видеть перед собой новое, незнакомое лицо. — И принялся для большей убедительности широко размахивать руками, развивая свою тему, хотя уже почти раскаялся, что завел этот глупый разговор о девушке. — Мрачновато-задумчивое, страстное, с циничными глазами, в которых мелькает отчаяние, нагловатые, презрительные, обещающие бурю сочные губы, отброшенные назад черные волосы…

— По-моему, он хочет какой-то женский персонаж из пьесы Томаса Вулфа1,- предположил Макамер.

— Женское лицо на уик-энд, — все больше распалялся Датчер, чувствуя, как весело бегает у него во рту язык, обильно смоченный ромом «Коллинз», — лицо трагическое, терзаемое виной за массовые убийства, за мир, в котором совершаются кровопролития в таком огромном масштабе…

Долли живо соскочила с высокого стула.

— Я позвоню Максине!

— Кто она такая, эта Максина? — спросил усталым голосом Датчер.

— Очень красивая женщина, вот увидишь, — объяснила Долли. — Актриса, играет в «Рипаблик».

— Боже мой! — промычал Датчер.

— Нечего быть снобом! — убеждала его Долли. — Дай-ка мне никель!

Макамер протянул ей монету в пять центов.

— Очень красивая, — повторила Долли. — Только что приехала из Нью-Йорка, и, может, сейчас ей нечего делать… — И направилась к телефонной будке.

— Я руководствуюсь лишь высокими моральными соображениями! — закричал Датчер ей вслед. — Запомни! — Долго глядел ей вслед, потом повернулся к Макамеру. — Когда ты читаешь газеты — об этих самолетах, они бомбят людей, и их сбивают, — ты когда-нибудь задумываешься, как там себя чувствует пилот, наверху, в воздухе, когда вокруг свистят пули, а твой самолет устремляется вниз и под тобой лишь воздушная бездна…

— Постоянно, — спокойно ответил Макамер.

— Во время испанской войны мне все время снились страшные сны — меня расстреливают из пулеметов самолеты. Я убегал от них, скрывался в проходах между гаражами, но они налетали сбоку. — Датчер допил свой стаканчик. — Не знаю, право, при чем здесь гаражи? Но вся беда с человеческой расой в том, что люди слишком смелы, слишком отважны. Можно заставить их делать что угодно: летать высоко в небе, не боясь быть сбитым на высоте двадцать тысяч футов, идти вперед с гранатой в руке, вести морские сражения… Не будь человеческая раса такой смелой и мужественной, в этом мире было бы куда приятнее жить. Вот вкратце суть моих двухмесячных размышлений здесь, в Голливуде.

— Эйнштейн может пока не беспокоиться, — подтрунивал над приятелем Макамер. — В мышлении он пока еще впереди тебя.

— Знаю! — отмахнулся Датчер. — Но пусть попытается поразмышлять в этом чудовищном климате.

Долли проскользнула к стойке между ними.

— Все в порядке, Максина просто умирает от желания поехать с нами. Она слышала о тебе.

— Хорошее или плохое? — поинтересовался Датчер.

— Просто слышала, и все. Сказала, чтобы ты не был «тепленьким».

— Так и сказала — «тепленьким»? — недовольно наморщил нос Датчер.

— Так и сказала, — подтвердила Долли.

— Нет, она мне явно не понравится!

— Чепуха! — вмешался Макамер; оттащил его от стойки и повел к своей машине.

Большой, вместительный автомобиль мчался по накатанному шоссе в Мексику. Датчер удобно развалился на заднем сиденье, положив голову на колени Максине. Время от времени ему приходилось лениво отстраняться от нее, так как на ней был костюм, отороченный спереди мехом рыжей лисицы, и этот противный мех постоянно лез ему в нос, щекотал ноздри.

— Итальянец, — рассказывала Максина, — у него богатые поместья по всей Италии и хорошая работа в Нью-Йорке, пятнадцать тысяч долларов в год, но вся проблема заключалась в том, что он не любил Муссолини.

— Твердый характер, ничего не скажешь, — тихонько прокомментировал Датчер. — Просто замечательный характер.

— Мы были обручены, собирались уже пожениться, — говорила все громче Максина, обращаясь к Долли, — но две недели спустя он бросил работу — решил отдохнуть, мой маленький итальяшка, расслабиться. — И засмеялась, но в смехе ее чувствовалась легкая печаль; она рассеянно гладила Датчера по голове. — Стоит мне встретиться с мужчиной — и он начинает расслабляться.

Макамер включил радиоприемник: Гитлер еще не дал ответа на предъявленный Чемберленом ультиматум, сообщал диктор из Лондона; потом оркестр грянул «Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что ты прекрасна».

Датчер снизу внимательно изучал лицо Максины: круглое, полное лицо, небольшой ротик, — казалось, Бог так и создал ее, уже с аккуратно, густо накрашенными губами.

— Ты очень хорошенькая, — на полном серьезе отметил он.

Максина улыбнулась.

— Да вроде ничего! — И похлопала его по руке в знак благодарности за такую оценку. — Немножко, правда, потолстела сейчас — в Нью-Йорке я пила много вина. Долли, я слышала, Глэдис выходит замуж за Эдди Лейна. Это правда?

— В октябре, — подтвердила Долли.

Максина вздохнула.

— Ах, эта Глэдис! Старик Эдди Лейн заколачивает по пятьсот тысяч в год. Мы с ней вместе учились в средней школе. Все дело в нефти. Этот старикашка Лейн увяз по самый пупок в нефти. Он за мной бегал целых два года — как мальчишка за красивой пожарной машиной. Какая же я дура, что уехала в Нью-Йорк!

Датчер засмеялся, глядя на нее снизу вверх.

— Какой у тебя свежий взгляд на финансовые вопросы!