лад «Адонаи». «Вечный» [ «Eternel»] во французском языке пытается передать это тайное движение души. «Вечный» выражает имя того, чье имя превосходит любое разумение.

«Вечный [=Господь] рек». Если вас уже коснулось это имя, наполняющее сознание, вам будет понятна необычность этой формулировки. Ведь вы же слышали вначале: «И сказал Бог: да будет свет» (Быт 1: 3). Глагол «сказать» употреблен со словом «Бог» по поводу сотворения мира, где не-бытие призвано стать бытием. Первое «сказать» Бога наполняет бытием всю космическую совокупность. Сказать для Бога — значит призвать к бытию, подчеркивая связь между Тем, кто сказал, и бытием, призванным стать таковым; Тот, кто сказал так в абсолютной форме, творил для установления связи между Ним и его деянием. «Вечный» [Господь] сказал Аврааму…» Слово Господа — это, кроме всего прочего, и некое слово, обращенное к человеку по имени Аврам.

Кто же этот Аврам? И почему — Аврам, а не ожидаемое нами имя «Авраам»? Пять предыдущих стихов (Быт 11:27–32) рисуют картину истории, родословную.

Родословная — лучшее упражнение для памяти. «Бен[161] — сын такого-то» — не таков ли изначальный уровень простого воспоминания? Долгие родословия бесписьменных народов образуют прямо-таки костяк истории, предшествующий истории. «…Фарра родил Аврама, Нахора и Арана. Аран родил Лота…» «И умер Аран при Фарре… в Уре Халдейском. Аврам и Нахор взяли себе жен; имя жены Аврамовой: Сара…»

Похоже, что эти бедуинские племена, видимо, еще не полностью оседлые или становящиеся таковыми, находятся в движении: «И взял Фарра Аврама, сына своего, и Лота, сына Аранова, внука своего, и Сару…» Сказано, что он «вышел с ними из Ура Халдейского, чтоб идти в землю Ханаанскую; но, дошедши до Харрана они остановились там». Племя, племена, целое сборище родичей обитает на краю Месопотамии, богатейшей или, как мы сказали бы сегодня, наиболее развитой страны, что-то вроде США тогдашнего мира; племена, колеблющиеся между вечной переменой мест, присущей кочевому образу жизни, и оседлостью. Племена, несомненно, раздираемые между зовом устойчивого существования и зовом пустыни. Ур лежит на крайнем юге Месопотамии, Харран — на самом севере. Но как Ур, так и Харран расположились на границе между оседлыми жителями и кочевниками.

Такова историческая обстановка на нулевом уровне иудео-христианского Откровения. Звучит воспоминание о некоем Слове. Аврам — престарелый, бездетный, уважаемый вождь племени. Прибыв в молодости из Ура в Харран, он, судя по всему, прожил жизнь на севере Месопотамии, удачно вписавшись в местные условия. Рассказывают о добре и слугах, нажитых им в Харране.

На нулевом уровне Откровение — это слово и разрыв, отказ от оседлости, приглашение к свободе.

В самом деле, что говорит этот необычный голос? Уж не слово ли Господне звучит в нем, раз он требует вновь дать ход такому неразумному умыслу, возможно — выполнению обета, данного в детстве, в зрелую, вечернюю пору жизни, когда эта последняя явно пошла на убыль — коль скоро ее не увенчала награда в виде потомства, в виде переданной жизни?

«И сказал Господь Авраму: пойди из земли своей от родства твоего и из дома отца твоего, в землю, которую Я укажу тебе» (Быт 12: 1). Пойди… В начале книги Бытия находится другое слово, оно призывает сорвать плод с древа познания, чтобы крепко затянуть на себе вервие полной самоудовлетворенности. Это слово Змея, слово, идущее снизу, — Змей ползет по земле, призывает сорвать, сделать усилие. Звучит вкрадчивый шепот: это усилие безопасно. «Подлинно ли сказал Бог: не ешьте?» А в результате этого усилия над собой, этого преступленного запрета, окажется, якобы, постигнутой тайна бытия и судьбы: «Будьте, как боги…» (Быт 3: 1–5). Но в Слове Господа, обращенном к Авраму, развертывается обратный порядок. Оно означает нарушение покоя, оно призывает презреть и обратиться к некоему обету, некоей надежде на нечто, что предстанет не в виде награды, а как дар: «…в землю, которую Я укажу тебе. И Я произведу от тебя великий народ» (Быт 12: 1–2). Несомненно, Аврам тут же проникся доверием к этому странному голосу, возможно, оттого, что под вечер жизни, полной всяческого преуспеяния — материального, экономического, общественного, культурного, — осененный взглядом смерти — он стар и бездетен, — этот Аврам, которому суждено сменить даже имя (Господь наречет Аврама Авраамом и назовет Саррой ту, что первоначально звалась Сара) после того, что станет воистину новым рождением, — Аврам/Авраам чувствует, что ему чего-то не хватает. И как не понять, учитывая, с какой настойчивостью толкует повествование о бесплодии этой супружеской четы, что дело именно в этом несчастье, более страшном, чем смерть, в неприкрашенной смерти: в смерти без потомства!

Но Откровение — это в точности то же самое: история странничества. Или, точнее говоря, Откровение, среди других каких-то слов, внутри истории вообще, — это некое Слово и некая история, смысл которых и составляет Откровение. Ведь смысл этой истории и смысл этих Слов состоит как раз в том, что случился некий уход в другое место в знак исполнения услышанного приказа: «И пошел Аврам, как сказал ему Господь» (Быт 12: 4), — и это и есть Откровение. Таковы история и Слова, носителем и прилежным распространителем которых станет человеческая память, после чего их запечатлеет Писание, когда будут созданы, отработаны, обдуманы и постепенно уяснены приемы такой фиксации: «И да будут слова сии, которые Я заповедую тебе сегодня, в сердце твоём. И внушай их детям твоим» (Втор 6: 6–7). Данная фраза из пятой книга Торы, Второзакония, указывает на место этого Слова. Его место, расположение — это сердце, я его назначение — быть воспринятым и переданным.

Вначале — случившееся с человеком и народом, который через свою историю и повествование о ней, воспоминание о ней слышит, распознает слово Бога, который являет себя как источник всего сущего, требуя, — чего не делал ни один бог в какой-либо другой религии, — чтобы его считали не только повелителем, владыкой, господином, не только источником порядка и демиургом, но и отцом и создателем мира. И этот Бог, являющий себя в образе господина и творца мира, оказывается также и прежде всего тем, кто установил завет с теми — Аврамом/Авраамом, Моисеем, народом, — кого он избрал для того особого отношения, превращающих этого человека и народ в носителей завета, в носителей Слова Божьего, в пророков.

Так укореняется Откровение. Его начальный этап — индивидуальная судьба, судьба Аврама. Затем — судьба особая, судьба Павла, гонителя христиан, которого на пути в Дамаск ожидала встреча с Христом воскресшим. Этому предшествовало приключившееся на берегах Тивериадского озера с ватагой рыбаков из Галилеи. И тут же — ваша судьба, читатель, мой друг, мой брат. И случившееся со мной.

Понятно, что Откровению оказалось необходимым двойное движение. Вначале — зачастую трудно понимаемая весть и ее истолкование: «Блажен ты, Петр, ибо сие не плоть и не кровь…»[162]. Откровение, Бог, открывающий Себя, открывает Себя в этом двойном движении. Слово Откровения есть, таким образом, медленное возникновение слов, создающих смысл для самого средоточия некоей особой истории, значащей для всей истории вообще, включая сюда и само присутствие Бога во вселенной, которую Он хочет спасти, — присутствие в лице человека: Иисуса из Назарета, Сына человеческого, … Сына Божьего… Сына Бога живого, Того, кто явил Его.

Ничто так не разъясняет движения Откровения, как рассказ о волхвах. Он не по вкусу богословам новейшего толка. О случившемся сообщает только один из евангелистов — св. Матфей. О движении Откровения этот эпизод говорит больше и лучше, чем иные пухлые, тяжеловесные трактаты.

Пастухи и волхвы собрались вокруг колыбели Христа, чтобы приветствовать рождение, состоявшееся в тяжких условиях неумолимой переписи, проводимой под при дирчивым надзором тупых чинуш. Разные части этой картины описаны только у одного какого-то евангелиста: о пастухах повествует Лука, о волхвах — Матфей. Цер ковная традиция никогда их не разъединяла. Не так уж важно, что в наши дни волхвы вызывают тревогу, тогда как пастухи приносят успокоение. «Золотая легенда» превращает волхвов в царей-волхвов. Они пришли с Востока. Это ученые, мудрецы; по тогдашним веровани ям должна существовать взаимосвязь между происходя щим на небе и на земле: одно отражает другое, наподобие принципа Маха в современной физике. Это верование мы находим почти везде. Оно сильно в Китае, а ныне оно еще лежит в основе веры в гороскопы. Эти волхвы, несомненно, наблюдают за небом, наподобие тех, кто повсюду предсказывает будущее, составляет гороскопы, дает советы государям и сильным мира сего. Эти ученые представители тогдашней науки принадлежат к самым знатным кругам восточных языческих держав. Что усмот рели они на небе? Звезду необычайной яркости, отдален ную supernova