— Я догадываюсь, насколько это ценно, но я не эксперт, как вы, поэтому…
— Ну, ладно. — Форстер махнул рукой. — Еще интереснее другая табличка. — Форстер отложил табличку с клеймом Навуходоносора на поднос, снова взял в руки другую и осторожно повертел ее: — Знаете, как развивалась письменность?
— Ну, приблизительно, — осторожно ответил Крис. — Символы, потом картинки, потом черточки, потом запоминающиеся значки.
— Правильно. — Форстер насмешливо посмотрел на Криса: — Вы то и дело огорошиваете меня, Зарентин. То вы невежественный обыватель, а то вдруг — остров знаний. — Он злобно хихикнул: — Эта табличка происходит из совсем раннего периода развития письменности. Вернее, из раннего периода иероглифического письма. Приблизительно третья тысяча лет до Рождества Христова.
— Как вы это узнали?
— Взгляните на этот иероглиф. Вот, — антиквар показал ему на треугольник вершиной вниз, от вершины вверх шла вертикальная черточка, не доходя до основания. — Вам это ничего не напоминает?
Крис немного подумал, прежде чем высказать свое спонтанное впечатление:
— Это похоже на лоно женщины — в самом упрощенном виде.
— Очень хорошо, — Форстер засмеялся. — Значок «лу».
— Что это значит?
— Это иероглиф «человек». В раннем иероглифическом письме. — Форстер довольно ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла. — А теперь вы спросите, откуда у меня такая уверенность, так?
— Вам виднее…
— На следующих ступенях развития письменности вплоть до окончательного образования клинописи «лу» больше никогда не писалось, вернее, не изображалось в таком виде.
— И сколько же было этих ступеней?
— Восемь до конечной формы клинописи, какой она применялась ассирийцами в первом тысячелетии до Рождества Христова. На второй ступени картинка сама по себе оставалась той же, правда, повернулась на девяносто градусов налево, так что вершина треугольника показывает вправо. Со временем значки все дальше отдалялись от первоначальных.
— Почему?
Форстер снова показал на полку, и Крис достал оттуда блокнот и ручку. Антиквар взял то и другое и стал выводить на бумаге разные значки. И при этом чертыхался, потому что трясущиеся руки не слушались его. Лишь после третьей попытки он отложил ручку и показал листок Крису. Отдельные части значков все больше походили на стрелы с отчетливыми треугольниками на конце.
— В принципе первые значки стояли вертикально. Предположительно их положили на бок, чтобы легче было вдавливать в глину. Но еще оставались скругления, которые с течением времени потерялись, потому что и их было трудно вдавить в глину достаточно точно. Значки претерпевали изменения из чисто практических соображений.
Крис смотрел в витрину с глиняными табличками:
— О’кей. Если я не просчитался, здесь шесть табличек этого вида.
— Да. Шесть из времен Навуходоносора II и шесть из третьего тысячелетия до Рождества Христова. Абсолютные сокровища. Не имеющие аналогов. Ни один музей мира не располагает чем-либо подобным.
Форстер заметно ожил. Глаза его блестели, а старческие руки с нежностью поглаживали таблички, ощупывая желобки клинописи так, как любящий впервые исследует округлости своей возлюбленной. Он подносил таблички к глазам, разглядывал в лупу отдельные значки, постанывая от радости.
Крис чувствовал себя лишним.
— Вы можете их прочитать? — спросил он в конце концов.
— По-настоящему — нет. Тут слишком много значков. Но то, что здесь написано, уже давно переведено. Есть целая наука, занятая расшифровкой этой письменности. Как-никак число значков, символов и иероглифов, которые в ней применяются, достигает двух тысяч…
— Кто же способен это запомнить? — вырвалось у Зарентина.
— …и поэтому позднее было сокращено приблизительно до шестисот. Нормальный писец к тому времени владел, как правило, двумя сотнями различных клинописных значков.
— Тоже немало, — проворчал Зарентин, думая об алфавите с его двадцатью шестью буквами, которыми обходятся сегодня.
— Вот именно. И надо еще знать, что одинаковые значки могут иметь разные значения, смотря по тому, в каком контексте они употребляются. Солнце означает одновременно день, светлое и приветливое. А рот и вода вместе создают слово «пить».
— Откуда эти таблички? Вырыты из могилы и потому такие ценные? Из царской гробницы?
— Эти — из особого сундучка, — сказал антиквар после некоторого раздумья. — Месопотамия — это не Египет. В отличие от Египта со множеством гробниц фараонов, в Месопотамии почти не найдено царских могил. Те, что найдены, тоже, правда, были обустроены по-царски. В царских гробницах Ура находили целые колонны колесниц, царских слуг, умерших вместе со своим господином, украшения, золото и, разумеется, глиняные таблички. В этом отношении по сей день ничего не изменилось.
— Что вы имеете в виду?
— Если уж оболочка смертна, то хотя бы деяния правителей должны быть бессмертны. Письменность хоть и развилась поначалу для записи хозяйственных фактов, однако храмовые жрецы и цари быстро смекнули, что таким образом можно сохранить собственные подвиги. Они увековечивали эти подвиги на табличках. То же самое делают и наши короли, неважно, в какой форме.
— Значит, эти таблички — из Ура?
— Нет. Более старые происходят из Киша, однако были найдены в Вавилоне и потом украдены.
Крис ждал. Он чувствовал, что Форстер уже близок к тому, чтобы высказать ему то, что лежало у него на сердце.
— Я внук вора и убийцы. — Форстер испытующе посмотрел на Криса, ожидая реакции отторжения. — Это вас шокирует?
— Нет. — Крис посмотрел ему прямо в глаза и отрицательно помотал головой: — Для этого я слишком многое пережил в полиции. Кроме того, ведь сами вы не убивали.
— Совсем недавно вы собирались уйти.
— Я еще не решил. Если бы вы убивали, я бы точно ушел. В настоящий момент мне просто не терпится узнать, что вы мне расскажете. Признаюсь, меня все это начинает занимать.
Старик кивнул:
— Мой дед похитил таблички и другие ценности в Вавилоне и ради этого убил троих человек. Поэтому я и хочу принести покаяние.
— В убийстве?
— Нет! В краже.
Крис тряхнул головой:
— И когда это было?
— Целую вечность назад. В 1916 году. Он украл плитки у двух расхитителей гробниц и вместе с другими награбленными ценностями надежно спрятал. Потом бежал с ними в Испанию. Там он убил своего сообщника, начал новую жизнь под фамилией Форстер и потом еще раз перебежал в Швейцарию. Оттуда
