масла, - да какого масла! - пару изрядных мешочков творога, - золото, а не товар! дай нам бог обоим такую жизнь! Ну, сами понимаете, товар у меня тут же расхватали, ни крошки не оставили. Я даже не успел побывать у всех моих летних покупателей, бойберикских дачников, ожидающих меня, как мессию... Да и что удивительного? Разве могут егупецкие торговцы, - хоть лопни они! - давать такой товар, как Тевье дает? Вам-то мне нечего рассказывать. Как у пророка сказано: 'Да будешь чужими хвалим', хороший товар сам себя хвалит...

Словом, расторговался я вчистую, подбросил лошаденке сенца и пошел бродить по городу. 'Человек из праха создан', - все мы люди, все мы человеки, хочется на мир божий поглазеть, воздухом подышать, полюбоваться на чудеса, что выставляет Егупец напоказ в окнах магазинов, будто говоря: смотреть - смотри, сколько душе угодно, а руками трогать - не моги! И вот стою это я у большого окна, за которым разложены полуимпериалы, серебряные целковики, банковые билеты и просто ассигнации, гляжу и думаю: 'Господи боже мой! Иметь бы мне хоть десятую долю того, что здесь лежит, - чего бы мне еще тогда желать? И кто бы мог со мной сравняться? Перво-наперво, выдал бы я старшую дочь, дал бы за ней пятьсот рубликов приданого, не считая подарков, одежи и свадебных расходов; конягу с тележкой и коров продал бы, переехал бы в город, купил бы себе постоянное место в синагоге у восточной стены, жене - дай ей бог здоровья! - нитку-другую жемчуга, раздавал бы пожертвования, как самый зажиточный хозяин; синагогу покрыл бы железом, чтоб не стояла, как сейчас, без крыши - вот-вот провалится; устроил бы какую ни на есть школу для ребят, соорудил бы больницу для бедных, как во всех порядочных городах, чтобы бедняки не валялись в синагоге на голом полу; выставил бы наглеца Янкла из погребального братства, - хватит ему водку пить и пупками да печенками закусывать на общественный счет!..'

– Мир вам, реб Тевье! - слышу я вдруг позади себя. - Как живете?

Оборачиваюсь, смотрю, - готов поклясться, что знакомый!

– Здравствуйте, - отвечаю. - Откуда будете?

– Откуда? Из Касриловки. Родственник ваш, - говорит он. - Правда, не так, чтобы очень близкий; ваша жена Голда приходится мне кровной четвероюродной сестрой.

– Позвольте-ка, - говорю я. - Так вы, может быть, зять Борух-Герша, мужа Лея-Двоси?

– Вроде угадали! - отвечает он. - Я зять Лея-Двосиного Борух-Герша, а жену мою зовут Шейне- Шейндл, дочь Лея-Двосиного Борух-Герша! Теперь вам ясно?

– Погодите-ка, - говорю я. - Бабушка вашей тещи, Соре-Ента, и тетка моей жены, Фруме-Злата, были как будто бы чуть ли не кровными двоюродными сестрами, а вы, если не ошибаюсь, женаты на средней дочери Борух-Герша, мужа Лея-Двоси. Но дело в том, что я забыл, как вас зовут, вылетело у меня из головы ваше имя. Как же вас зовут по-настоящему?

– Меня, - отвечает он, - зовут Менахем-Мендл, зять Лея-Двосиного Борух-Герша, - так зовут меня дома, в Касриловке.

– В таком случае, дорогой мой Менахем-Мендл, - говорю я ему, - тебе особая честь! Скажи-ка мне, дорогой Менахем-Мендл, что ты здесь поделываешь, как поживают твои теща и тесть? Как твои дела, как здоровье?

– Эх! - отвечает он. - На здоровье, слава богу, не жалуемся, живем помаленьку. А вот дела нынче что-то невеселые.

– Авось бог милостив! - говорю я и поглядываю на его одежду: потрепана сильно, а сапоги, извините, каши просят... - Ну, ничего! Господь поможет. Поправятся, надо думать, дела. Знаешь, как сказано: 'Все суета сует', - деньги - они круглые: нынче там, а завтра здесь, - был бы только человек жив! А главное - это надежда! Надо уповать. А что приходится горе мыкать, так ведь на то мы и евреи! Как говорится: 'Ежели ты солдат, - нюхай порох!' А в общем, -говорю, - вся жизнь наша - сон... Ты скажи мне лучше, Менахем- Мендл-сердце, каким образом ты вдруг очутился в Егупце?

– Что значит 'очутился'? - отвечает он. - Уж я здесь полегоньку да потихоньку года полтора...

– Ах, вот как! - говорю я. - Стало быть, ты здешний, егупецкий житель?

– Ш-ш-ш! - зашипел он, оглядываясь по сторонам. - Не говорите так громко, реб Тевье! Здешний-то я здешний, но это - между нами!..

Стою я и смотрю на него, как на полоумного.

– Ты что? - спрашиваю. - Беглец? Скрываешься в Егупце посреди базара?

– Не спрашивайте, - говорит он, - реб Тевье! Все это правильно. Вы, наверное, не знаете егупецких законов и порядков... Пойдемте, - предлагает он, - и я вам расскажу, что значит быть здешним и в то же время нездешним...

И стал он мне рассказывать целую историю о том, как здесь люди мытарствуют...

– Послушай меня, Менахем-Мендл! - говорю я. - Съезди ко мне в деревню на денек. Отдохнешь, кости разомнешь. Гостем будешь и желанным! Старуха моя так тебе обрадуется!

В общем, уговорил: едем. Приехали домой - радость! Гость! Да еще какой! Кровный четвероюродный брат! Шутка ли? Свое - не чужое! И пошли тары-бары: что слышно в Касриловке? Как поживает дядя Борух-Герш? Что поделывает тетя Лея-Двося? А дядя - Иосл-Менаше? А тетя Добриш? А дети их как поживают? Кто умер? Кто женился? Кто развелся? У кого кто родился и у кого жена на сносях?

– Ну, что тебе, - говорю я, - жена моя, до чужих свадеб и рождений? Ты позаботься лучше, чтоб перекусить было чего. 'Всяк алчущий да приидет...' Какая там пляска, коли в брюхе тряска? Ежели есть борщ, - прекрасно, а нет борща, так и пироги сгодятся, или вареники, галушки, а то и блинчики, лазанки, вертуты... Словом, пускай будет блюдом больше, лишь бы скорее!

Короче говоря, помыли руки и славно закусили, как положено.

– Кушай, Менахем-Мендл, - говорю я, - ибо 'все суета сует', как сказал царь Давид^[4], нет на свете правды, одна фальшь. А здоровье, - говорила моя бабушка Нехама - царствие ей небесное, умная была женщина! - здоровье и удовольствие в тарелке ищи...

Гость мой, - у него, у бедняги, даже руки тряслись, - на все лады расхваливал мастерство моей жены и клялся, что он уж и времени того не помнит, когда ему доводилось есть такие чудесные молочные блюда, такие вкусные пироги и вертуты!

– Глупости! - говорю я. - Попробовал бы ты ее запеканку или лапшевник вот тогда бы почувствовал, что такое рай на земле!

Ну вот, покушали, молитву прочитали и разговорились каждый о своем, как водится: я о своих делах, он о своих. Я - о том о сем, пятое - десятое, а он об Одессе, о Егупце, о том, что он уже раз десять бывал 'и на коне и под конем', нынче богач, завтра - нищий, потом снова при деньгах и опять бедняк... Занимался такими делами, о которых я сроду и не слыхивал, дикими какими-то, несуразными: 'гос' и 'бес', 'акции- шмакции'. 'Потивилов', 'Мальцев-Шмальцев' бог его ведает! А счет ведется прямо-таки сумасшедший - десять тысяч, двадцать тысяч... Деньги - что щепки!

– Скажу тебе по правде, Менахем-Мендл, - говорю я ему, - то, что ты рассказываешь о своих диковинных делах, - это, конечно, ловкости требует, уметь надо... Но одно мне не совсем понятно: насколько я знаю твою супружницу, меня очень удивляет, что она позволяет тебе эдак носиться и не приезжает к тебе верхом на метле...

– Эх, - отвечает он со вздохом. - Об этом, реб Тевье, лучше не напоминайте мне... Достается мне от нее и так... И в жар и в холод бросает... Послушали бы вы, что она мне пишет, - вы бы сами сказали, что я праведник! Но все это мелочь, на то она и жена, чтобы в гроб вгонять. Есть, - говорит, - кое-что похуже. Имеется у меня еще и теща. Рассказывать вам о ней мне не к чему, - вы сами ее знаете!

– В общем, - говорю я, - у тебя, как сказано: 'И пятнистые, и пегие, и пестрые...' Болячка на болячке, а поверх болячки - волдырь!

– Совершенно верно, реб Тевье! Это вы очень правильно сказали. Болячка болячкой, но волдырь, - отвечает он, - хуже всякой болячки!

Словом, проболтали мы таким манером до поздней ночи. У меня даже голова закружилась от всех этих историй и сумасшедших дел, от этих тысяч, которые то взлетают кверху, то свергаются вниз, от сказочных богатств Бродского.... Всю ночь потом мерещились мне Егупец, полуимпериалы, Бродский, Менахем-Мендл со своей тещей... И только на следующее утро он наконец выложил все начистоту. В чем дело?

– Так как, - говорит он, - у нас в Егупце сейчас деньги, можно сказать, на вес золота, а товар полетел вниз, то вы, реб Тевье, могли бы в настоящее время отхватить порядочный куш, а меня вы бы очень поддержали, прямо-таки из мертвых воскресили бы!