поучений...

Но она и сказать не дает.

– Взрослые дочери, - перебивает она, - сами по себе хорошее поучение...

Вот и толкуй с женщиной!

Словом, как вам должно быть ясно, выбор у меня, не сглазить бы, достаточный, и 'товар' к тому же хорош, грех жаловаться! Одна другой краше! Не полагается, конечно, самому расхваливать своих детей. Но я слышу, что люди говорят: 'Красавицы!' А всех лучше - старшая, звать ее Годл, вторая после Цейтл, той, которая втюрилась, если помните, в портнягу. И хороша же она, вторая дочь моя, Годл то есть, ну, как вам сказать? Совсем, как написано в сказании об Эсфири: 'Ибо прекрасна она обличьем своим', - сияет как золото. И как на грех, она к тому же девица с головой: пишет и читает по-еврейски и по-русски, а книжки - книжки глотает, как галушки. Вы, пожалуй, спросите: что общего у дочери Тевье с книжками, когда отец ее всего-навсего торгует сыром и маслом? Вот об этом-то я и спрашиваю у них, у наших молодых людей то есть, у которых, извините за выражение, штанов нет, а учиться - страсть какая охота. Как в сказании на пасху говорится: 'Все мы мудрецы', - все хотят учиться, 'все мы знатоки', - все хотят быть образованными... Спросите у них: чему учиться? Для чего учиться? Козы бы так знали по чужим огородам лазить! Ведь их даже никуда не допускают! Как там сказано: 'Не простирай руки!' - брысь от масла! И все же посмотрели бы вы, как они учатся! И кто? Дети ремесленников, портных, сапожников, честное слово! Уезжают в Егупец или в Одессу, валяются по чердакам, едят хворобу с болячкой, а закусывают лихоманкой, месяцами куска мяса в глаза не видят. Вшестером в складчину булку с селедкой покупают и - 'да возрадуешься в день праздника твоего', - гуляй, голытьба!

Словом, один из этих молодчиков затесался и в наш уголок, невзрачный такой паренек, живший неподалеку от наших мест. Я знавал его отца, был он папиросник и бедняк, - да простит он меня, - каких свет не видал! Но не в этом дело. Чего уж там! Если нашему великому ученому, раби Иоханав- Гасандлеру^[8] не стыдно было сапоги тачать, то ему, я думаю, и подавно нечего стыдиться, что отец у него папиросник. Одного только я в толк не возьму: с чего бы это нищему хотеть учиться, быть образованным? Правда, черт его не взял, этого парнишку, - голова у него на плечах неплохая, хорошая голова! Перчиком звать его, этого недолю, а мы его на еврейский лад переименовали - 'Феферл'^[9]. Он и выглядит, как перчик: неказистый такой, щупленький, черненький, кикимора, но -башковит, а язык огонь!

И вот однажды случилась такая история. Еду я домой из Бойберика, сбыл свой товар - целый транспорт сыра, масла, сметаны и прочей молочной снеди. Сижу и по обыкновению своему размышляю о всяких высоких материях: о том о сем, о егупецких богачах, которым, не сглазить бы, так везет и так хорошо живется, о неудачнике Тевье с его конягой, которые всю жизнь маются, и тому подобных вещах.

Время летнее. Солнце печет. Мухи кусаются. А кругом - благодать! Широко раскинулся мир, огромный, просторный, хоть подымись и лети, хоть растянись и плыви!..

Гляжу - шагает по песку паренек, с узелком под мышкой, потом обливается, едва дышит.

– Стоп, машина! - говорю я ему. - Присаживайся, слышь, подвезу малость, все равно порожняком еду. Как там у нас говорится: 'Ослу друга твоего, если встретишь, в помощи не откажи', а уж человеку и подавно...

Улыбнулся, шельмец, но просить себя долго не заставил и полез в телегу.

– Откуда, - спрашиваю, - к примеру, шагает паренек?

– Из Егупца.

– А что, - спрашиваю, - такому пареньку, как ты, делать в Егупце?

– Паренек, вроде меня, - говорит он, - сдает экзамены!

– А на кого, - говорю, - такой паренек учится?

– Такой паренек, - отвечает он, - и сам еще не знает, на кого учится.

– А зачем, - спрашиваю, - в таком случае паренек зря морочит себе голову?

– А вы, - отвечает, - не беспокойтесь, реб Тевье! Такой паренек, как я, знает, что делает.

– Скажи-ка, пожалуйста, уж если я тебе знаком, кто же ты, к примеру, такой?

– Кто я такой? Я, - говорит, - человек!

– Вижу, - говорю, - что не лошадь. Чей ты?

– Чей? - отвечает. - Божий!

– Знаю, - говорю, - что божий! У нас так и сказано: 'Всяк зверь и всякая скотина...' Я спрашиваю, откуда ты родом? Из каких краев? Из наших или, может быть, из Литвы?

– Родом, - говорит он, - я от Адама. А вообще-то я здешний. Вы, наверное, меня знаете.

– Кто же твой отец? А ну-ка, послушаем.

– Отца моего, - отвечает он, - звали Перчик.

– Тьфу ты, пропасть! Зачем же ты мне так долго голову морочил? Стало быть, ты - сын папиросника Перчика?

– Стало быть, я - сын папиросника Перчика.

– И учишься, - говорю я, - в 'классах'?

– И учусь, - отвечает, - в 'классах'.

– Ну, что же! 'И Гапка - люди, и Юхим - человек!' А скажи-ка мне, сокровище мое, чем же ты, к примеру, живешь?

– А живу я, - говорит он, - от того, что ем.

– Вот как! Здорово! Что же, - спрашиваю, - ты ешь?

– Все, что дают, - отвечает он.

– Понимаю, - говорю, - что ты не из привередливых. Было бы что. А если нет ничего, закусываешь губу и ложишься натощак. И все это ради того, чтобы учиться в 'классах'? По егупецким богачам равняешься? Как в писании сказано: 'Все любимые, все избранные...'

Говорю я с ним эдаким манером, привожу изречения, примеры, притчи, как Тевье умеет. Но, думаете, он, Перчик то есть, в долгу остается?

– Не дождутся, - говорит он, - богачи, чтобы я равнялся по ним! Плевать я на них хотел!

– Ты, - отвечаю, - что-то больно взъелся на богачей! Боюсь, не поделил ты с ними отцовского наследства...

– Да будет вам известно, - говорит он, - что и я, и вы, и все мы имеем, быть может, очень большую долю в их наследстве.

– Знаешь что? - отвечаю я. - Лучше бы ты помалкивал!.. Вижу, однако, что парень ты не промах, за язык тебя тянуть не приходится... Если будет у тебя время, можешь забежать ко мне сегодня вечером, потолкуем с тобой, а заодно, кстати, и поужинаешь с нами...

Разумеется, паренек мой не заставил повторять приглашение и пришел в гости, в самую точку угодил, когда борщ уже на столе стоял, а пирожки на сковороде жарились.

– Хорошо, - говорю, - тому жить, кому бабушка ворожит. Можешь идти руки мыть. А не хочешь, можешь и так за стол садиться. Я у бога в стряпчих не состою, и сечь меня на том свете за тебя не будут.

Говорим мы с ним эдаким вот манером, и чувствую я, что тянет меня к этому человечку. Почему, - сам не знаю, а только тянет. Люблю, понимаете, человека, с которым можно словом перекинуться - иной раз изречением, другой раз -притчей, рассуждением о разных высоких материях, - то да се, пятое, десятое... Таков уж Тевье.

С этих пор мой паренек стал приходить чуть ли не каждый день. Покончит с уроками и заглянет ко мне отдохнуть, побеседовать. Можете себе представить, что это были за уроки и что они ему давали, прости господи, если самый крупный богач у нас привык платить не больше трешницы в месяц, да и то требует, чтобы учитель вдобавок прочитывал его телеграммы, надписывал адреса или бегал иной раз по поручениям... Почему бы и нет? Ведь ясно сказано: 'Всей душой и всем сердцем', - если ешь хлеб, должен знать за что...

Хорошо еще, что кормился, он, собственно, у меня. За это он занимался понемногу с моими дочерьми. Как говорится: 'Око за око...' Таким образом сделался он у нас своим человеком. Дети подносили ему стакан молока, а старуха присматривала, чтобы у него рубаха на теле была и носки целые. Вот тогда-то мы и прозвали его 'Феферл', переделали то есть его имя на еврейский лад. И можно сказать, что все мы его