– Щекоткой? Как так щекоткой?

– Вы не знаете, что такое щекотка? Вот я вам покажу, как щекочет ведьма.

И Фейгеле-черт с распущенными волосами кинулась показывать, как щекочет ведьма. Сначала мальчики смеялись, потом стали отбиваться, бороться с ней. Они вцепились ей в волосы и надавали тумаков, как полагается. Фейгеле делала вид, будто защищается, но видно было, что это доставляет ей удовольствие – она принимала удары и напрашивалась на новые… Лицо ее пылало. Глаза (светло-зеленые кошачьи глаза) блестели. При свете луны Фейгеле казалась настоящей ведьмой. Но хуже всего было то, что ведьма не только поборола всех ребят, но каждого из них обнимала, прижимала к груди и целовала прямо в губы.

Счастье, что дело происходило до «гойшано- рабо»,[15] когда судьба человека еще не подписана на небесах и можно упросить создателя не посчитать эти невольные поцелуи и объятия слишком большим грехом, сам бог свидетель, грех был не намеренный, а случайный.

Откуда же взялась Фейгеле-черт? Что это было за существо – дух, бес, оборотень? Или же сам сатана в образе женщины явился, чтобы довести невинных детей до такого грехопадения – до поцелуев против собственной воли с девушкой.

Кем была в действительности Фейгеле-черт, вскоре выяснилось, да таким удивительным образом, что об этом стоит рассказать.

В ту же зиму, под праздник хануки, приехал к нам Лифшиц из Глубокого с новостью – в доме у него завелся бес, «домовой», который отравляет ему существование. Вначале этот бес, рассказывал Лифшиц, только потешался над ним – каждую ночь перелистывал фолианты талмуда, рвал молитвенники, библию, переворачивал тарелки в буфете, бил горшки, кидал в помойную лохань мешочек с филактериями и разрисованный мизрох[16] и поворачивал портрет Моисея Монтефиоре[17] лицом к стене – и скажите, хоть бы малейший шорох! Позже бес стал опустошать и выворачивать карманы, таскать мелочь из ящиков стола; стащил и заткнул куда-то женин жемчуг. Чистое несчастье! И вот Лифшиц приехал к своему родственнику, к Нохуму Вевикову, за советом, – что делать? Заявить ли в стан? Отправиться ли к тальненскому праведнику? Или просто покинуть Глубокое?

Выслушав эту историю, Нохум Вевиков задал Лифшицу только один вопрос: где спит служанка и как она с хозяйкой? Лифшиц даже обиделся. Во-первых, Фейгл их родственница, бедная девушка, которую жена собирается наделив приданым, выдать замуж. И живется ей у них как нельзя лучше. Во-вторых, спит она, как убитая, где-то там в кухне, за запертой дверью.

– Нет ли у нее знакомых в деревне? – опять спросил его Нохум, и тогда Лифшиц, уже возмущенный, раскричался:

– Откуда могут у нее взяться знакомые в деревне? Уж не думаешь ли ты, что бес этот – сама Фейгл?

– Боже сохрани! – ответил Нохум Вевиков и, посмеявшись над своим глупым родственником, попытался убедить его в том, что ни бесов, ни домовых вообще не существует.

Лифшиц, однако, и слушать не хотел. Чтоб ему довелось так ясно услышать рог мессии, клялся он, как он своими ушами слышал ночью сопение какого-то живого существа и царапанье ногтей? А наутро в кухне, на посыпанном песком полу, видны были какие-то странные следы, вроде куриных лапок.

Увидев, с кем имеет дело, Нохум Вевиков повернул, как говорится, дышло назад. Вполне возможно, что бес этот и в самом деле бес. Но ему все же хотелось бы самому убедиться… Если Лифшиц ничего не имеет против, он поедет с ним в деревню и посмотрит собственными глазами. А если ехать, то поедет с ним и его младший брат Нисл Вевиков, он же Нисл Рабинович.

– Мой Нисл, – сказал Нохум, – ловкий малый, человек крепкий, сильный. Он уже однажды надавал пощечин становому приставу и поэтому, с божьей помощью, справится и с бесом. Значит, едем?

– С большим удовольствием! – обрадовался Лифшиц, ухватившись за предложение Нохума.

Плотно закутавшись в теплые енотовые шубы, все трое уселись в широкие сани и покатили к Лифшицу в Глубокое.

Приехали они в деревню под вечер. Дорогих гостей приняли очень радушно, приготовили в их честь молочный Ужин и беспрерывно толковали о поселившейся в доме нечистой силе.

Позже, когда Фейгл подавала к столу, Нохум завел разговор о том, что он и вся его семья – то есть Рабиновичи с детства отличаются удивительно крепким сном, хоть выноси их вместе с кроватью, хоть стреляй из пушек. И они не боятся никаких духов, бесов, домовых, хотя везут с собой деньги: они ведь не дураки – деньги зашивают, извините, в белье, которое они с себя не снимают. Да и вообще они не верят в нечистую силу. Глупости! Обманщики выдумали, а дураки верят.

Тогда Лифшиц наивно заметил, что было бы очень кстати, если бы бес взялся за них нынешней ночью, пусть знают, чем это пахнет.

В подобных разговорах прошел весь вечер, подали вино, и оба брата, притворившись подвыпившими, легли спать и погасили свет. Гости скоро дали о себе знать мощным храпом; храпели один другого громче – целый концерт задали.

В полночь раздался крик, послышался шум драки; кричали по-русски и по-еврейски. Лифшицы вскочили в тревоге, зажгли огонь, и глазам их представилась такая картина: у Нохума в руках билась связанная Фейгеле-черт, а Нисл – богатырь-мужчина – боролся с Хведором, волостным писарем, который ему в кровь искусал руки. Но Нисл, крепко держа его, связал, как барана. Рано утром их обоих – служанку Фейгл и писаря Хведора – отвели в волость. Там поставили два ведра водки и пришли к такому решению: так как Хведор сам – волостной писарь, пусть он признается и отдаст все, что с помощью Фейгл стащил у Лифшицев, тогда его только слегка посекут и – молчок.

А к девушке приступили с добрыми речами – передавать ее в руки властей никто не собирается, хотя она и дьявол, каналья, хуже вероотступника. От нее требуется только одно, чтобы она сказала, где находится жемчуг и все остальные вещи. Тогда, ей это твердо обещают, ее повезут в город и немедленно выдадут замуж самым наилучшим образом, с музыкантами, с приданым, со свадебным ужином, как приличную честную девушку. И ни одна душа ничего не узнает, даже петух не прокричит!

Так все и вышло. В женихи дали ей парня хоть куда. Звали его Мойше-Герш, и был он дамским портным. Рабиновичи были сватами и шаферами. На свадьбу собрался весь город, пришло и «начальство». Выпили огромное количество вина и пива, а Нисл Рабинович плясал, всем на удивление, со становым приставом.

После свадьбы не узнать стало Фейгеле: набожна, как раввинша, на мужчин и глаз не подымет, а мальчишек Нохума Вевикова она точно никогда и не видала. Если в городе нужно было для кого-нибудь собрать пожертвования, ходить по домам с платком в руках – она была одной из первых. Ну, а если женщина добродетельна и благочестива – то против нее ничего не скажешь!

Однако ее девичье прозвище – Фейгеле-черт – осталось за ней навсегда. Об этом позаботились дети Нохума Вевикова и больше всех – средний сын, самый большой проказник, автор настоящей книги.

У Нохума Вевикова, отца героя этого повествования, было два брата: Пиня Вевиков и Нисл Вевиков – тот самый, о котором упоминалось выше. И замечательно, что каждый из братьев был особого склада и ни капли не походил на другого. Старший, Нохум Вевиков, объединял в себе, как мы уже знаем, хасида[18] и ревнителя просвещения, философа и молельщика, знатока талмуда и острослова. Характером он обладал тихим, замкнутым и несколько мрачным. Другой – Пиня Вевиков, отличался благочестием и носил длиннейший «талескотон».[19] Это был красавец мужчина, с красивой бородой и смеющимися глазами. По натуре он был очень живой, общественник, во всяком деле советчик; славился он еще и как мастер по части обрезания – не из-за денег, боже упаси! – а просто из любви к богоугодному делу. Одним словом, это был шумный человек, вечно