Торопись, не опаздывай! Приезжай, и да сопутствует тебе удача!»

Лубны – вот название города, который пожелал заиметь нового казенного раввина.

Слово «пожелал», как вы можете понять, употреблено здесь для литературного оборота. Город так же желал казенного раввина, как желают, к примеру, могильщика. Ведь институт казенных раввинов, собственно говоря, излишен. Он навязан правительством русским евреям, и им приходится с ним возиться, как если бы он чего-нибудь стоил. Любопытнее всего, что казенный раввин не назначается непосредственно властью для опеки над евреями, его должна избрать еврейская община. Однако выборы эти вынужденные, навязанные сверху. Начальство предписывает общине собраться там-то и там-то в такое-то время и избрать казенного раввина. Тут появляются кандидаты. У каждого кандидата свои сторонники, и каждая сторона пользуется своим оружием и своими средствами для завоевания публики. У одного сильная протекция, второй действует с помощью денег, третий – рюмочкой. Никто не дремлет. Город кипит, клокочет. Народ горячится. Словом – на еврейской улице праздник: выбирают раввина; баллотируют, опускают шары – жизнь бьет ключом. Иногда это тянется неделями, а порой и месяцами.

Для наблюдения за выборами, для того, чтобы, упаси бог, не было злоупотреблений при подсчете шаров, на место присылается «кокарда». Но самый настоящий кавардак начинается после выборов. Так как выборы должен утвердить губернатор, то в губернское правление летят доносы и жалобы со стороны отвергнутых кандидатов. И если выборы кассируются, то вся история начинается сначала: новые кандидаты, новые выборы, а затем снова доносы и снова кассации.

Среди лиц, выставивших свои кандидатуры в раввины в городе Лубны, был и прежний раввин – сын учителя Мойше-Довида – Шимон Рудерман, тот самый, который, если вы помните, когда-то в Переяславе чуть не крестился и которого евреи вызволили и отослали в житомирскую школу казенных раввинов. Этот раввин, видно, пришелся не по вкусу в Лубнах. Община ждала выборов, как избавления. Лубенские евреи не знают никакой политики и никаких фокусов. Если человек им нравится, они ему говорят напрямик: «Ты нам нравишься». Когда человек не нравится, они говорят ему попросту: «Иди с богом! Ты нам не нравишься…» Раввину Рудерману они уже давно сказали, и без обиняков, что он может искать себе другой город. А чтобы он не подумал, будто с ним шутки шутят, они уступили другому его место в синагоге, и когда он пришел в субботу молиться, ему негде было присесть, и он вынужден был всю молитву простоять на ногах.

В следующую субботу он явился с полицией и силой занял свое место у восточной стены. Можно себе представить, какой это произвело эффект. Событие это стало достоянием гласности. Помимо того, что вся история была описана в газете «Гамейлиц», редактор Цедербаум прибавил еще от себя петитом «Примечание редактора», которое заняло втрое больше места, чем сама корреспонденция. В нем он воздавал должное как самому раввину, так и публике, распекал их за оскорбление святыни, за то, что они допустили в божью обитель полицию. Закончил он свое примечание несколькими притчами, цитатами из библии и выдержкой из сказания об Эсфири: «Позор нам и поношение…» Цедербаум, упокой господи его душу, на это был мастер!

Однако Рудерман не снял своей кандидатуры на должность казенного раввина в Лубнах. И другие кандидаты действовали вкупе со своими сторонниками, каждая сторона на свой манер, и борьба началась. Почти уже к самому концу, за несколько дней до выборов, точно с неба свалился герой настоящей биографии с письмецом от дяди Пини к его родственнику, одному из самых уважаемых обитателей города Лубны Нахману Кагану. Это был почтенный старец и большой богач. Такой человек занимает в синагоге самое почетное место, кантор не смеет продолжать богослужение, пока реб Нахман не выстоит «Шмойно эсро»[61] – пусть это длится хоть целую вечность. А если реб Нахману случалось опоздать в синагогу, что бывало почти каждую субботу, он посылал кого-нибудь сказать, чтобы его не ждали. Народ, однако, знает приличия и понимает, что богач, должно быть, хотел этим сказать, чтобы его ждали. Словом, Нахман был почтенный человек, ему вполне подходили слова: «Ученость и величие собраны здесь воедино…»

Молодой кандидат застал его за чтением Мишны. Прочитав письмо дяди Пини, старый Каган поправил очки и оглядел юношу с головы до ног. Похоже было, что малый, в своем коротком пиджачке, произвел не слишком благоприятное впечатление на старика. Но, видно, заслуги дяди Пини получили перевес, и старик предложил гостю сесть. Разговорившись с ним и убедившись, что парень далеко не невежда в писании, знает толк в талмуде и в разговоре может ввернуть древнееврейское словцо, старик заулыбался и велел подать чего-нибудь закусить. Был принесен поднос, на подносе стояло блюдечко, на блюдечке одиноко, как сирота, лежал сладкий пряник, а в прянике торчала одна изюминка.

– Совершите благословение и закусите! – предложил старый богач и стал расспрашивать юного кандидата про город Переяслав, где он бывал шестьдесят с лишним лет назад. Тогда это был еврейский город. Как там теперь обстоит с благочестием?

– Все обстоит хорошо, – ответил гость и отказался от угощения, собственно не из-за благословения, которое нужно произнести перед едой, а из боязни, что старик заставит потом совершить заключительное благословение, которого Шолом никогда не мог запомнить наизусть.

На прощание хозяин благословил его и пожелал успеха. А успех, с божьей помощью, обеспечен, заверял его старик, ибо его пожелания всегда исполняются, потому что он коген…

В тот же день по городу распространился слух, что появился новый кандидат в раввины, совсем еще юноша, но полный достоинств. Во-первых, он из хорошей семьи, родственник Нахмана Кагана; кроме того, он знаток писания, обладает прекрасным почерком и знает на зубок весь талмуд со всеми комментариями. А так как фантазия у людей разыгралась, то некоторые добавляли, что он имеет также звание духовного раввина, может давать советы по вопросам религии и заткнет за пояс не только местного духовного раввина, но и еще трех таких, как он. Одним словом, птица редкостная, чудо из чудес. Когда Шолом появился на улице, между рядами лавок, на него показывали пальцами, и он слышал, как говорили за его спиной:

– Это он и есть?

– Кто?

– Новый казенный раввин.

– Такой щенок?

– Молоко на губах не обсохло…

– Какие у него длинные волосы!

– Волос долог, да ум короток…

Однако у героя хватило ума за один день нанести с полдюжины визитов местным заправилам, сливкам города – Бахмутским, Каневским, Рогачевским и прочим представителям лубенской буржуазии. В субботу перед выборами он был в синагоге. Его посадили на видное место, чтобы хорошенько наглядеться на него; ему пришлось выдержать несколько сот рукопожатий. Наконец, его вызвали к чтению торы.

Это было нечто вроде экзамена. Парень прочел текст с блеском. Однако все это ничто в сравнении с тем, что творилось во время выборов. А творилось вот что. Зал управы был полон народу, и уже собрались приступить к выборам, как вдруг самый молодой из кандидатов выступил с речью, и к тому же по-русски, которую ни к селу ни к городу пересыпал цитатами из писания, притчами и аллегориями. Тем не менее речь его так понравилась, что он был избран в раввины всей общиной единогласно, не получив ни одного черного шара.

Сейчас же домой полетела телеграмма: «Поздравьте, избран единогласно!» Сам же только что избранный молодой раввин отправился принести свою благодарность старому Нахману. Старик был чрезвычайно растроган тем, что его протекция оказала такое действие. И он попросил молодого раввина повторить перед ним речь, которую он произнес на выборах. Раввин ответил, что охотно повторил бы ее, но, к сожалению, тут и слушать нечего.