неблагодарностью за любезность. Да и кто знает, что там, в этих книгах, написано? Рабинович успел их только перелистать... Твердо решив не называть раввина, он заявил, что книги взял у знакомого, имени которого не помнит, знакомый этот уехал неизвестно куда и вряд ли вернется...

Он чувствовал, что путает. Его волновали странные, настойчивые вопросы, придирчивое толкование слов, стенографическая запись его показаний. К чему все это? И какое отношение имеют его письма и книги к делу об убийстве Чигиринского, которое он так обстоятельно осветил в начале своих показаний?

– Скажите, Рабинович, это ваш дневник?- спросил следователь.

– Мой!

Следователь поправил пенсне и попросил Рабиновйча истолковать следующую запись:

– 'Ура! Сегодня присутствовал при выпечке мацы! Очень доволен, что сам был при этом...' Не будете ли вы добры сказать, что вы там делали при выпечке мацы? И по какому случаю вы были так счастливы тем, что лично присутствовали при этом?

Рабинович ответил, что присутствовал при этой церемонии впервые в жизни, только для того, чтобы проследить процесс выпечки мацы, вокруг которой создалась такая жуткая легенда. А доволен он был потому, что имел случай лично убедиться, до какой степени легенда эта нелепа.

– Запишите! - сказал следователь помощнику.

– В своем дневнике, - продолжал следователь, - вы дальше пишете: 'Завтра иду к раввину: буду говорить с ним о догматах и о ритуале...'

Последнее слово следователь нарочито растянул и, откинувшись на спинку кресла, ждал с полузакрытыми глазами объяснений.

Рабинович охотно объяснил, что имел в виду обратиться к авторитетному лицу, так как сам он недостаточно знаком с догматами иудейской веры.

– Вы недостаточно знакомы с догматами? - прервал следователь. - Вы проводите время в обществе хасидов и недостаточно осведомлены о догматах? Как же так? Ведь вот, вы сами пишете: 'Вчера я провел вечер у хасидов'. Кто эти 'хасиды', как вы их называете? К какой секте они принадлежат?

Рабинович спокойно ответил, что, по его сведениям, хасиды - не секта и что у евреев вообще никаких сект нет.

– Откуда же у них берутся какие-то особые танцы? В вашем дневнике сказано: 'Я плясал вместе с ними их хасидский 'танец'. Что это за танец такой?

– Ничего особенного! Выпьют по рюмочке и веселятся: кто поет, кто в ладоши хлопает, остальные пляшут...

– Где это происходило? Где вы познакомились с этой сектой?

Рабинович замялся. Не хотелось впутывать в дело совершенно непричастных лиц... Он ответил, что попросту забыл, где это происходило.

– Жаль, что у вас так коротка память! - сказал следователь с саркастической усмешкой. - Вы бы могли вспомнить много интересного! Вот, например, в конце вашего дневника имеется запись: 'Сегодня весь день посвятил ритуалу... Сегодня я уб...' Вспомните, что вы хотели написать после этого 'уб'?..

Рабинович разглядывал запись, но никак не мог вспомнить, что он хотел написать.

– Та-ак! - протянул следователь с глубоким вздохом. - Так никак не можете припомнить? Может быть, эта картинка поможет вам восстановить в памяти недописанное слово?

Следователь взял со стола потрепанную книжку. То была знаменитая 'Агада', фамильная ценность семьи Шапиро. Открыв ее на странице, где была помещена замечательная иллюстрация - заклание Исаака, следователь передал книгу Рабиновичу и стал внимательно следить: какое впечатление эта иллюстрация производит на Рабиновича?

Никакого впечатления. Рабинович явно не понимал.

Следователь повторил вопрос:

– Не напоминает ли вам чего-нибудь эта картина? И вообще, не будете ли вы любезны объяснить нам значение этого символа?

Рабинович признался, что ничего не понимает и видит эту картинку впервые в жизни.

– В первый раз? Тогда вы, может быть, прочтете пару строк - и вам станет ясно?

Он бы с удовольствием сделал это, но (при этом Рабинович почему-то покраснел)... не может, к сожалению, прочесть...

– Почему?

– Потому что я по-еврейски читать не умею! Чиновники были поражены...

– Вы не умеете читать по-еврейски?!

– Ни читать, ни писать, ни говорить!

Если бы Рабинович оказался чудовищем с семью пальцами на руках и ногах, он и тогда не произвел бы на следователей более сильного впечатления, чем последним заявлением. Как же так? Еврей, изучающий историю 'ритуала', 'догматы', лично участвующий в выпечке мацы, пляшущий с хасидами, имеет наглость уверять, что не знает еврейского языка! Ни читать, ни писать, ни говорить?! Ну и ну! Хорош гусь! С ним придется, видать, повозиться!..

Следователь поднялся с места, поправил пенсне и обратился к помощнику:

– Обвиняемый заявляет, что не знает еврейского языка. Ни писать, ни читать, ни говорить не умеет!

Слово 'обвиняемый' Рабинович услыхал впервые. Стало быть, он-то и есть обвиняемый? В чем же его обвиняют? Уж не в ритуальном ли убийстве? Рабинович понял, что вляпался в какую-то нелепую, им самим сочиненную, трагикомедию. Но не это его смутило. Он знал, что достаточно будет ему назвать свое настоящее имя, чтобы все это гнилое 'обвинение' рассыпалось в праx... Ему казалось несравненно более важным то, что люди с серьезным видом городят обвинительный вздор на основании смехотворных показаний и в то же время упускают из виду подлинных преступников! Неужто же его сегодняшние разоблачения не вразумили их? Ведь это - неглупые люди, ищущие правду? Неужто они не захотят сбросить со своих глаз пелену бесстыдной лжи о 'ритуале'?..

Занятый своими мыслями, Рабинович даже не слыхал заключительного слова следователя, убеждавшего 'обвиняемого' бросить 'ломать комедию' и проникнуться мыслью, что чистосердечное признание ничего, кроме пользы, не принесет единоверцам Рабиновича.

– Почему мы, например, открыто говорим о наших сектах? - сказал в заключение следователь.

Но вся тирада была впустую, Рабинович заявил категорически, что сообщил всю правду и другой правды не знает.

И, уверенный в своей правоте, Рабинович с поразительным хладнокровием отнесся к сообщению следователя о том, что его для его же пользы переводят в тюрьму, где у него будет возможность подумать, поумнеть и понять, что 'настоящую правду' нельзя заменить фантастическим вымыслом...

Бетти и сама не могла бы припомнить, что с ней было на другой день после памятной ночи...

Все пережитое пронеслось над ней ураганом и промелькнуло, как тяжелый, гнетущий сон...

Смутно припоминала она, что ее куда-то возили, что-то ей говорили, о чем-то спрашивали... Она, кажется, отвечала... Много лиц прошло перед ее глазами. Говорить она не могла. Какой-то клубок застрял в глотке, не давая возможности ни говорить, ни плакать.

Она грохнулась на стул и, вместо того чтобы плакать, расхохоталась. Хохотала она громко и безудержно до тех пор, пока хохот не перешел в рыдание...

И это не принесло облегчения. Наоборот, еще сильнее сжалось сердце. Хотелось рвать на себе волосы, колотить кулаками по голове...

– Тронулась барышня! - решил надзиратель.

– Тронулась! - подтвердил второй. И рассказал, что она ни за что не хотела выйти из подвала до тех пор, пока за ней не пришли двое надзирателей. - Ясно, тронулась!