от ученика во время уроков, очевидно боясь, чтобы Володька о чем-нибудь не проболтался.

– А правда ли, что вы однажды сказали отчиму Кириллу Хмаре, что если бы Володька попал в ваши, еврейские, руки, то вы бы извлекли из мальчика гораздо больше пользы, чем они?..

– Нет, таких заявлений я не делал!

– Часто ли вы делали мальчику подарки? - спросил следователь.

– Подарков я не делал. Книги, использованные сыном Шапиро, я действительно ему отдавал.

– А денег никогда ему не давали?

– Нет, кажется, не давал...

– Припомните, может быть, был такой случай? Кажется, вы однажды дали ему серебряную монету на покупку мяча...

– Ах, да! Верно, был такой случай...

– Зачем же вы отрицаете факты?

– Фактов я не отрицаю! - твердо ответил Рабинович. - Я просто мог забыть про этот мелкий эпизод, да и полагаю, что он никакого отношения к делу не имеет.

– Ну там имеет отношение или не имеет, об этом предоставьте судить нам! резко заметил следователь. - А вы будьте добры рассказывать все, не пропуская фактов, как бы мелочны они вам ни казались!

Рабинович смешался, потерял нить рассказа и даже покраснел. Последнее обстоятельство, как понял Рабинович, могло послужить поводом к подозрению в том, что он скрывает что-то, и от этой мысли, а также от упорного взгляда трех пар глаз обвиняемый смутился еще больше и замолчал. Следователь пришел ему на помощь:

– Итак, вы остановились на том, как вы подкупили, вернее, приобрели 'доверие' своего ученика... Что же из этого вышло?

– Ничего из этого не вышло! - сказал Рабинович и вернулся к рассказу...

Однажды, это было, кажется, в середине зимы, он, придя на урок, застал Володю в слезах.

'Чего ты плачешь, опять били?' - 'Нет, хуже! Они хотят меня зарезать!..' 'Глупости, с чего ты взял?' И Володька рассказал такую историю: отчим, Кирилл Хмара, занимается кражами, вернее, укрывательством. Куда он прячет краденые вещи - Володя не знает... Много раз полиция приходила, обыскивая, но ничего найти не могла. И вот недавно произошло следующее: Володя увидал на улице человека в синих очках, стоявшего на углу и грызущего орехи. Володя остановился и стал на него смотреть. Тот, заметив, что Володя им заинтересовался, подошел и спросил: 'Хочешь?' - и дал ему горсть ореxов... Спустя несколько дней Володя снова увидал на улице того же человека. На этот раз он сосал леденцы, и опять, увидав Володю, незнакомец наделил его леденцами. В третий раз человек в синих очках, встретив Володю на улице, дал ему монету: 'Купи себе сам что хочешь! Ты славный мальчик!.. Скажи, пожалуйста, ты ведь пасынок Кирилла Хмары? Я тебя знаю! Твой отчим торгует краденым, но он здорово прячет вещи! Если бы ты был умницей, ты бы подслушал, о чем отчим говорит с братией, подсмотрел бы, куда они тащат вещи! Тебе нечего бояться: ни ты, ни мама не пострадаете, а отчим... Ну что ж, если его посадят куда следует, тебе же лучше: меньше бит будешь!

Володя был в недоумении: как быть? Рассказать ли матери или нет? И рассказал ей, по секрету конечно, обо всем. А та сдуру все передала мужу. Тот хотел тут же избить пасынка, но мать отстояла Володю. Ночью, притворившись спящим, мальчик подслушал разговор отчима с воровской шайкой: 'Что делать с байстрюком?' - 'Укокошить!' - предложил кто-то. Слово это Володя слышал явственно. В это время кто-то вошел, и разговор умолк. С тех пор Володя жил в постоянном страхе. Всюду ему мерещились убийцы.

Рабинович этой истории не забыл, и, когда Володя пропал, а мать его пришла к жене Шапиро справляться о нем, Рабинович указал ей сразу, кто должен знать о судьбе ее сына... Рабинович полагает, что убийство это - дело рук отчима и его шайки.

– И это всё? - спросил следователь и обменялся многозначительным взглядом с коллегами.

Допрос был прерван на короткое время.

Когда после перерыва снова ввели обвиняемого, он увидел на столе пачку книг, забранных у него при обыске, свои письма и заметки, дневник и старую потрепанную книжку.

Из осторожно развязанной пачки бумаг и записок было извлечено письмо сестры, 'Веры П.', которая писала, что 'не перестает молить о нем Бога, желает, чтобы у него все благополучно прошло, чтобы он их обрадовал к святому празднику доброй вестью, ожидаемой всеми с нетерпением...'.

– Кто такая Вера П., которая 'не перестает молить Бога', и что это за 'добрая весть', которой от вас ждут к 'светлому празднику'?

Подчеркнутые слова были произнесены с особым ударением. Но Рабинович спокойно и с улыбкой объяснил, что 'добрая весть' - это всего только ожидаемая родными телеграмма о выезде его, Рабиновича, домой на праздники.

– И больше ничего?

– Больше ничего, кроме письма о том, что я еду домой!

– Раньше вы сказали - 'телеграмма', а теперь говорите - 'письмо'...

– Ну, письмо, телеграмма, не все ли равно?

– Не всегда! Когда все ждут 'доброй вести' и 'молят Бога' о том, чтобы все 'прошло благополучно', телеграмма, пожалуй, более уместна... Однако оставим это! Итак, вы утверждаете, что речь идет о вашем приезде домой. Допустим! Кто же это 'все', которые так ждут вашего приезда?

– 'Все' - это вся родня!

– Тогда и было бы сказано - 'родня'. Значение слова 'вcе' в данном случае приобретает несколько другой смысл, быть может для вас и невыгодный...

Рабиновича покоробило от этого копания в сестрином письме. Он сказал, что напрасно они ищут в этих невинных строчках каких-то зашифрованных тайн: ни он, ни корреспондент контрабандой не торгуют...

– Это, конечно, очень похвально! - заметил следователь. - Но было бы еще лучше, если бы вы сказали прямо, кто такая или кто такой, пишущий вам под именем 'Веры П.'?

Рабиновичу стало не по себе. Сказать, что Вера П, его сестра Попова, дочь бывшего губернского предводителя дворянства, значило бы сразу сорвать с себя маску. К этому он не подготовлен, да и настоящего Рабиновича это открытие могло бы втянуть в большую неприятность. А важнее всего - как это отразится на его романе с Бетти? Порвать сейчас, когда их взаимная симпатия стала переходить в горячую любовь?.. Нет, пусть будет что будет, - он не скажет!

– Я не могу сказать!

– Не можете или не хотите? - спросил следователь.

– Это безразлично! Я не скажу!

– Запишите! - обратился следователь к помощнику.

Письмо 'Веры П.' было водворено на место. Затем следователь принялся за пачку книг. Прочел вслух заголовки и предложил обвиняемому объяснить, для какой цели он собрал всю эту 'литературу'?

Рабинович объяснил:

– После убийства Чигиринского газеты подняли бешеную агитацию. Я, естественно, заинтересовался вопросом о 'ритуале' и раздобыл несколько книжек, чтобы познакомиться с этим вопросом.

– А до этого времени вы ничего не знали о так называемом 'ритуале'?

– Почти ничего! - ответил Рабинович.

– Почти? Как прикажете понимать это 'почти'?

Рабинович объяснил, что слово 'почти' надо понимать в том смысле, что он знал об употреблении евреями христианской крови, то есть слыхал об этом...

– Вы только что ясно сказали, что 'знали' об употреблении евреями христианской крови, а сейчас говорите, что 'слыхали'... Где же вы об этом слыхали?

– Читал в газетах!

– Раньше вы 'знали', затем 'слыхали', а теперь, оказывается, только 'читали'. Может быть, вы назовете знакомого, у которого 'одолжили' эти книги?

Рабинович почувствовал, что назвать имя раввина значило бы отплатить ему черной