принялись показывать мастерство. Взбили в медных тазах такую пену воздушную-духовитую, даже из таза выпирало, будто безе-пирожное. И начали протирать руками с горячей пеной, по всем-то суставчикам- косточкам проходить. До того ласково-приятно, сердце даже заходится, хочется постонать-поохать, очень снутри щекотно, будто все разымается, все суставы… — и хочется подремать, уснуть. Надо это умеючи, не каждый может, даже вреда наделает. Отец стал поохивать. постанывать, — так приятно! И Горкин, — стонал прямо:

— О-ох… и чего это, дошлые, со мной исделали… всего-то-всего разняли, о-ох… фу-у… во-от… спа- асибочки, милые… о-ох… во всем телесе поет… о-ох… не-е, бу-дя… грех ублажаться так… о-ох… фу-у…

А все не подымается, все Левой его ублажает. А меня Сергей-катальщик ублажает. А отца двое самых отменных ублажают, — Антон Кудрявый и ловкач Рязанец. А потом нас особенными мочалками протирали, с горячей пеной. И совсем телу нечувствительно, только горячим пышит, и слышно, как пузырики шепчутся на теле, — покалывает чуть-чуть щекотно. Таких мочалок в лавках и не найдешь: их банщицы наши, отменные мастерицы, щиплют из липовой мочалы, называется у них — «пух липовый». Такая вот мочалка — с большое гнездо воронье, а в ней и весу-то не слыхать, когда сухая.

Когда у бань толпился народ, кто-то из молодцов сказал:

— Живой водой, приехал окачиваться Сергей Иваныч.

Запомнилось это мне. Я с нетерпением ждал, что такое — живая вода. Знал сказку про «мертвую» и «живую» воду. И тут так будет?.. чу-до?..

Вымыли нас, и отец велел готовить тазы, одной студеной, теплой не разбавлять. Молодцы стали говорить — да можно ли? сразу, словно, студеной не годится: хоть она и не зимняя-ледяная, а в земле по трубам бежит, да земля еще не обогрелась. Пробуют из-под крана — чуть разве потеплее зимней. А отец — «валяйте цельной!». Но тут Горкин с Акимычем вступились: не годится так. Горкин пальцем даже на отца погрозился, как на меня, не слушаюсь когда. Стали старики говорить; исподволь сперва) надо, тазиков десять середней вылить, а там посвежей… а потом уж живой водой, во здравие, Господи благослови. Не забудь студеного «удару», а то может и ушибить. Отец поморщился:

— Ну, будь по-вашему, покорюсь. Валяйте!..

Горкин и Акимыч крестятся. И все молодцы за ними. Священное будто начинается, а не простая баня. Спрашиваю шепотком Горкина, почему сейчас будет — живая вода? Он тоже, шепотком:

— Она папашеньке живот подаст… жись, здоровьице.

А почему?.. моленая, да?.. со Крестом, да?..

Понятно, моленая. Вишь — крестятся все, во здравие. Потому и крестят водой моленой, она жись подает.

Отец спрашивает:

— Вы, неразлучники… шепчетесь там чего, как тараканы?..

Стыдно мне сказать, а Горкин сказал:

— Да вот, любопыствует, что за живая вода. Давеча в народе был разговор… водой, мол. живой Сергей Иваныч скачиваться приехали. Я и поясняю, от Писания: сам Господь-Христос исповедал: «Аз есмь Вода Живая!» Молевая, мол, вода — живая вода, Господня, оживит. В Писании-Апостоле так: «банкою водною-воглагольною».

Отцу понравилось, перекрестился он. И всем понравилось. Акимыч тоже от Писания сказал: купель, мол, банька, и из тазов скати — одинако, будто купель; ежели с молитвой и верой приступают — будет, как от Купели Силоамской. А я знал про купель, из «Священной Истории».

И стали тазы готовить.

Акимыч велит — легонько окачивать, не шибко высоко, в голову чтобы не шарахнуло. А отец — «сразу валяй, ребята!». Я и вспомнил, как и доктор Клин велел, чтобы слегка и невысоко. И сказал, осмелел. А отец смеется:

— Ты еще, поросенок… у-чишь!

Но тут Горкин с Акимычем вступились:

— Вон и доктор тоже говорил! Послушайтесь, Сергей Иваныч, тут не баня теперь, а Господи благослови. Живая вода поливается на главу болящую… уж покоритесь.

— Нечего, видно, делать… — говорит отец, — скачивайте, ребята, как наши праведники велят.

И я в праведники попал. И стали тихо окачивать. Сперва обливали молодцы, приговаривая:

— Ну-ка. басловясь… болесь в подполье, а вам здоровье! Вода скатится — болесь свалится! Вода хлещет — телу легчит!.. — и еще много приговорок.

Потом Горкин с Акимычем. А как принять таз — крестились и шептали. Горкину до головы не дотянуться, — скамеечку ему приладили. И ни смеху, ни… как раньше бывало при окачке, а все словно священное делают. И отец не кричит — «живей, валяйте!» — а крестится, за плечиками ежит, как студеная подошла. Тазов тридцать, пожалуй, вылили. Обернули шершавой простыней и понесли в раздевалку, на пузатый диван. Вытерли насухо, подложили под голова чистую подушку и отошли к сторонке. Меня, слава Богу, не скачивали студеной, — тепленькой-майской окатили и тоже в простынку завернули. И стало легко- легко. И отцу легко стало: свежая голова совсем. Сказал молодцам:

— Вот, спасибо, ребята, удружили. Так хорошо-легко, будто и не болел. Утром вдруг полегчало, а теперь — будто совсем я прежний.

А ему все: «на доброе здоровье, дал бы Господь!»

Подремали чуть, — всегда банька сморит немножко. Нежусь себе и поглядываю на расписанные стены. Лебеди на пруду, а то по Волге баржи плывут с кулями и голубями. Отец так велел нашему Василь- Сергеичу, однорукому маляру-самоучке. Все отец напевал — «Вот барка с хлебом пребольшая, кули и голуби на ней…». Гляжу на стены и слышу, — будто и он про картинки думает:

— Ежели, Бог даст, все ладно будет… вот что хочу сделать…

— К Преподобному пешочком… — говорит Горкин.

— Это первым делом. А я вот про что… Картинки эти мы замажем. А на место их Василь-Сергеич постарается… а то всамделишного живописца попрошу. Петра Алексеича Крымова, кума… он учитель рисования, бо-льшой мастер. Так вот думаю… Пусть из Писания напишет, гостям в назидание Силоамскую Купель, как Ангел силу дает воде, и болящие исцеляются. И еще… вот про живую воду говорили! Это из Евангелия, как Христос беседует с Самарянкой: «Аз есмь Вода Живая». Ну, как, праведники?

Горкин с Акимычем говорят, что лучше и придумать нельзя. Хорошо бы еще «Крещение Руси» написать, как в древние времена благоверный князь св. Владимир в реке русский народ крестил.

— Верно! и это пустим, только с преосвященным посоветоваться надо, благословит ли…

— Да, ведь, образа-то в банях полагаются! — говорит Акимыч, а Горкин подакивает бородкой. — Для души польза, и от пустого какого слова воздержатся. И будто притча: грязь с тела смываешь? ну, так по- мни: как же надо скверну душевную смывать!

Всем понравилось, и стали просить:

— Обязательно прикажите, Сергей Иваныч, так расписать. И будет про наши бани великая слава, во всю Москву!

А тут, вдруг, Василь-Василич заявился. С делами-то запоздал к обеду. Приехал домой — и узнал: лучше совсем отцу, в бани даже окачиваться поехал. Очень жалел, что без него все было, не поспел. А на радостях, что хозяину полегчало, по дороге хватил маленько, — стреляет глазом. Отец приметил и говорит совсем ласково:

— Маленько намок, Косой?.

И не распекал. А Василь-Василич, с радости, так и кипит, душу оказывает:

— Глядите, Сергей-Ваныч… ду-шу мою!.. ну, что мы без вас?! кто направит?!. Голову потерял, не спал-не ел… все из рук валится! А теперь… давайте мне делов, сгорю!..

Отец мигнул Акимычу — зельтерской ему, прохладиться. А нам ланинской-апельсинной, а Горкину черносмородинной. А ребятам — красенькую, за старанье. Так-то благодарили! И Акимыча не забыл: пятишну ему пожаловал. Велел молодцам обедать, и колбаски жареной на закуску, вдоволь, и к колбаске — как полагается. Всех обласкал.

Ланинской прохладились, отошли. Помог нам Макар одеться. Вызвали Сай-Саича. Он старые обвязки отнял, свежими повязал, не хуже Клина. Никакой боли не было, все подсохло.

Выходим к пролетке, домой ехать, а тут бабы нас дожидаются. И такой-то гам подняли, будто стая