— И вовсе не поджигает… Значит, так надо, молчи и смотри, — рассердилась Светка: она и сама не знала, зачем надо пускать в улей дым.

Обкурив пчёл, Матвей Спиридонович стал осторожно, одну за другой, вынимать из улья рамки, затянутые сотами и облепленные гроздьями пчёл. Посмотрит рамку с одной стороны, посмотрит с другой и поставит на место. Какая-то из рамок понравилась ему больше других, и он, осторожно стряхнув пчёл в улей, положил рамку в таз, а новую раму, затянутую вощиной[1], вставил в улей на место вынутой.

— Ну, ребятишки, вам повезло! — Дедушка Матвей опустил на дощатый стол таз, в котором лежала рамка с мёдом. — Теперь дело за бабкой. Подавай пышки!.. Идёт взяток, хорошо работают пчёлки, будем с медком…

— А зачем на них дымить надо? — спросила Светка.

— Чтобы смирнее стали, — ответил дедушка Матвей и широким ножом вырезал из рамки залитые мёдом соты, разрезал их на куски и сложил в тазик.

Он задумчиво смотрел, как медленно стекал мёд из разрезанных ячеек, и неожиданно рассмеялся. Чего это он в тазике выглядел смешное?

— Однако, ребятушки, моя победа! Я выспорил…

— Что выспорил, дедушка Матвей? — в один голос спросили и Светка и Вовка.

— Вот это!.. Пасека, мёд… Так было: замыслил я пчёлок в этих местах разводить и в Россию за ними подался, а меня на смех: дескать, из ума старик выжил, не станет здесь, в этой суровости природной, пчела водиться… Либо в момент пропадёт, либо не перезимует, а уж мёду от них, говорили, ты, старый, получишь ноль без палочки!.. Ан, дождался!.. — Дедушка Матвей бородой показал за окно. — Сколь привёз я из России? Всего три колоды. А сейчас их сколь? Двадцать три. Поначалу, почитай, мешок сахару им скормил, а ныне они за труды мои бочки мёдом заливают… Нет, труд никогда не пропадает… Раньше в Заполярье и огородов никто не разводил, а посмотрите, что бабушка Марфа на огороде растит… Однако нам пора, а то пышки остынут…

Бабушка Марфа и верно будто знала, что гости нагрянут: на небольшом деревянном блюде горкой лежали только-только вынутые из печки пышки. Круглые, в пузырьках масла, румяные и без мёда просились в рот, ну а с мёдом…

— Вы уж, ребятки, от полной души ешьте… — потчевала бабушка Марфа. — Медок из сот высасывайте, а воск на блюдечко складывайте. Опосля ещё молочка холодненького попьёте… А цветы ваши — спасибо, родненькие, — я в ведёрко с водой поставлю, а потом Васе отнесу…

Вовка хотел было спросить, какому Васе отнесёт цветы бабушка, но рот был у него занят, а оторваться от мёда и пышек он был не в силах. В жизни ещё не едал ничего вкуснее! Раньше, когда его спрашивали, что он больше всего любит из еды, он отвечал: «Вареники с сыром!» — а теперь, пожалуй, станет добавлять: «Горячие пышки с мёдом!»

Молока ребята еле выпили по полкружке.

— Спасибо, бабушка Марфуша и дедушка Матвей! — поблагодарила Светка.

— Спасибо… — еле выговорил за ней Вовка.

— На здоровьишко, на здоровьишко, ребятки… — сказала бабушка. — Айда те к умывальнику, а то вас пчёлы с заимки не выпустят, а через лес пойдёте — медведиха сцапает… Она охоча до медку. Ну-ну, это я в шутку! А вот этот кувшинчик отнесите мамам, пусть и они свежего медку отведают.

…Вот про этот поход на заимку Вовка и нарисовал все остальные картинки в своём письме. Рисовал и вспоминал, как Сенька его Севером пугал: «Ты думаешь, там мёд? Да?»

Оказалось, что на Севере и мёд есть, да ещё какой!

Выходит, ко всему можно привыкнуть! Боялась Вовкина мама, и Вовка боялся: наступит круглосуточный день и они не смогут спать. Но вот он пришёл, этот сплошной день, и в любой час суток, при хорошей погоде, на ясном небе можно было видеть солнце, а распорядок на заставе не переменился. Всё шло своим чередом, будто при обычном дне, при обычной смене дня и ночи.

Как всегда, перед уходом в наряд выстраивались солдаты перед дверью казармы, как всегда, в полной тишине Вовкин отец зачитывал перед строем:

— «Приказываю выступить на охрану границы Союза Советских Социалистических Республик…»

И солдаты, уходившие на охрану границы в первый раз, и солдаты, уходившие в сотый, а кто и в тысячный раз, выслушивали приказ в торжественном молчании, стоя по команде «смирно».

Замирал по стойке «смирно» и Вовка, и даже Светка опускала руки по швам.

Сутки на заставе начинались не в двенадцать часов ночи — так живут в Армавире или в Москве, — а в восемь часов вечера, или, как говорят военные, в двадцать ноль-ноль. Они начинались с этого короткого, волнующего приказа, когда новый очередной наряд уходил на границу…

Бессменно охраняло границу только солнце. Утром над верхушками деревьев — на востоке, в полдень — над воротами заставы, вечером — отражённое в зеркале озера, а глубокой ночью — над крышами склада, кухни и конюшни на севере. Таков был путь солнца… В полночь оно опускалось пониже, чтобы по привычке сесть, но вспоминало, что не время, что стоит полярное лето, и снова начинало подниматься, чтобы сделать новый круг по небу.

Вовка ещё никогда не видел ночного солнца.

— Ночь есть ночь, — говорил отец, — и детям ночью положено спать.

Но вот однажды… Однажды Вовка проснулся от шума в комнате и сел на кровати. Отец торопливо одевался. И минуты не прошло, как он был уже одет по всей форме.

— Что случилось, Боря? — шёпотом спросила мама.

— Тревога! Дана команда «застава в ружьё», — тоже шёпотом ответил отец. — Значит, что-то случилось на границе. Скорее всего, дозорные обнаружили след…

— Чей след? Шпиона? На КСП? — спросил Вовка.

— Проснулся? — повернулся к нему папа. — Смотрите, разбирается уже!

У крыльца послышались быстрые шаги, и папа выбежал за дверь. Вовка немедленно выскочил вслед за отцом. Никакой суматохи на заставе не было. Солдаты-пограничники строились перед казармой напротив ворот. Куликов держал на длинной сворке нервно повизгивающего Хмурого. Они первыми выбежали за ворота заставы, как только была дана команда на преследование нарушителя. За ними убежали остальные. Вовкин отец торопливо зашагал в дежурку — особую комнату в казарме, — где стоят телефоны и радиоаппаратура, где неотлучно находится дежурный по заставе. Во дворе остался только часовой под грибом. Он спокойно посматривал по сторонам, положив руку на приклад автомата, висящего на груди.

Сначала Вовке показалось, что на всей заставе остался один часовой, но скоро из казармы стали выбегать ещё солдаты, вооружённые автоматами. Ими командовал Светкин отец.

— Построиться! — коротко приказал он.

И солдаты построились перед казармой в две шеренги.

Заместитель начальника заставы внимательно осмотрел строй и скомандовал солдатам «вольно». Вовке, ясное дело, хотелось подойти к Светкиному папе и хорошенько расспросить его обо всём, но Светка крепко его обучила, и он знал: в такие минуты заводить разговоры ни с солдатами, ни с командирами не положено… Но всё же, улучив минутку, когда повар Иван Иванович, тоже одетый по форме и тоже с автоматом, немного отошёл в сторонку от остальных солдат, Вовка подлетел к нему и боязливым шепотком спросил:

— Они что, шпиона побежали ловить?

— Да кто его знает… — также шёпотом ответил Иван Иванович. — След, стало быть, на полосе обнаружен. Вот и надобно выяснить — кто к нам с сопредельной стороны пожаловал? Будем ждать дальнейших событий… А ты бы, дитё, спать шёл. Солнце-то видишь где? На севере… Стало быть, полночь сейчас.

И тут увидал Вовка солнце там, где никогда его ещё в своей жизни не видел. Оно свисало низко над