— Ты чего буровишь? — закричал кадет, но в голосе у него было больше страха, чем угрозы. — Про каких это ты азиатов тут сочинять надумал?
— Да про тех самых, что сегодня за Лабой на конях гарцевали да всё на нашу сторону поглядывали. Вот про каких… А раньше их что-то не видать было.
Потом Петька аж ногами дрыгал от смеха, лёжа на траве и вспоминая лица кадетика и гимназиста после истории с лошадьми.
«На рысях подрапали в станицу… Небось на каждый куст с опаской посматривали, везде им азиаты чудились…» — смеялся он.
Но, постепенно успокаиваясь, стал подумывать о том, что, пожалуй, лишку перехватил. Но ему так хотелось припугнуть кадетиков, хоть немного отвести душу! Больше всего Петька ругал себя за то, что упомянул про форму: не любят беляки, когда о форме так говорят. А кадетики ещё и приврут с три короба.
«Побоятся атаману ябедничать, — успокаивал сам себя Петька. — С конями у них промашка получилась… И что за матрос такой, которого они шукают? Откуда взялся? Может, и вправду гуторили по станице, что в воскресенье разъезды наскочили на каких-то вооружённых, пробиравшихся с горных лесов в степи? Бандитами их называли и гуторили, что они бомбами отбились, а потом ушли за Лабу… Может, и в самом деле была такая встреча у беляков, да только не с бандитами?»
Петька долго лежал, ничего не видя, запустив пятерню в растрёпанные белёсые космы на макушке. Он не обратил внимания на сороку, сорвавшуюся с тревожным стрекотом с сушины на том берегу протоки, не придал значения и тому, что Васька фыркал по-особому насторожённо, — просто подумал, что конь никак не может простить себе, что не стащил с реквизитора его гимназический мундирчик.
Поднявшись, Петька подобрал удочку и пошёл подманывать того самого голавля, что с утра не давал его рыбацкому самолюбию покоя. Голавль взял с первого же заброса. Петька подсек, потащил, но рыбина, чуть только он поднял её над водой, сорвалась.
— Ну что ты будешь делать! Опять сорвалась… Только вроде это не тот был голавль, пощуплее. Тот — что твой генерал!.. А, вон ты где, под лопушком затаился! Может, от гимназиста спрятался, как тот в воду сиганул? Сейчас я тебе кузнечика поймаю, нацеплю на крючок…
Петька положил удилище, пополз на четвереньках по траве, охотясь за крупным кузнечиком, и чуть было не ткнулся головой в пару порыжевших сапог. Вскакивая, он ещё успел заметить, что головки сапог были перевиты обрывками верёвок и проволоки.
— Ух, лешак, напугал!.. — вырвалось у Петьки.
Перед ним стоял заросший рыжей щетиной человек в фуражке без козырька, в чёрной тужурке с медными пуговицами. Грудь у него была перекрещена пулемётными лентами. На широком чёрном ремне, по обе стороны от бляхи с якорем, висели четыре бутылочные гранаты. Рваные чёрные штаны были заправлены в голенища. Человек опирался на ствол кавалерийского карабина.
— Неужели я такой страшный? — усмехнулся пришелец.
— А то нет! Как бирюк лесной… Чего ты на людей тишком кидаешься?
— Смотри-ка… Я на него кидался! Да это ты на меня кинулся… на четвереньках. Думал, укусишь…
В глазах матроса — Петька, конечно, сразу понял, кто перед ним, — мелькнула такая лукавая искорка, что Петька невольно ответил еле заметной улыбкой.
— Если бы не тишком подошёл, разве бы я испугался? Я бы и настоящего бирюка шуганул от себя!
— Верю. Тем более, что медведей в ваших лесах не водится. Коней пасёшь? Хозяйских? Батрачишь?..
— А исть-то надо! Вот в работники и пошёл. Не идти же по миру куски собирать…
Петька забыл, что обещал голавлю кузнечика, и принялся надевать на крючок нового червя. Червяк извивался, и матрос посоветовал его слегка прихлопнуть.
— Это я и без твоего батьки знаю… Только когда он живой — лучше: он в воде извивается, и рыба думает, что он просто так, без крючка, вот и хватает, — ответил Петька, наживил, забросил и добавил: — Это надо знать, кого прихлопывать и когда прихлопывать!
Матрос опустился рядом с ним, посмотрел на него, прищурившись, и усмехнулся:
— А ты, видать, настоящий рыбачок, парень. Всё знаешь. Только рыбы твоей я что-то не вижу.
— Откуда же ей быть, когда вы тут один за одним мешать приходите, крик поднимаете да ещё вон в воду сигаете! — ответил Петька и, в свою очередь, покосился на матроса, проверяя, как он воспримет его намёк.
Однако ничего на его лице он прочесть не смог — матрос в это время весь подался вперёд, насторожился, точно заметил что-то необыкновенное в глубине протоки. Петька сам глянул туда же и схватил удилище: поплавка на воде не было, леска натянулась и вздрагивала.
— Подсекай! — прошептал матрос.
Петька подсек, но было уже поздно: голавль накололся и выплюнул наживку.
— Эх ты, рыбачок! — в сердцах сказал матрос. — Такую рыбину упустил!
— Так с тобой же заговорился, вот и прозевал! — огрызнулся Петька. — Шляетесь тут…
— Постой, постой… Про кого это ты? Кто шляется? — насторожился матрос. — Вроде я тут один.
— Сейчас один, а давеча ещё гимназист с кадетом приходили. Охотились на кого-то. А ты тоже охотой балуешься?
Лицо матроса как-то посерело, и он с опаской посмотрел по сторонам:
— Да, тоже… охочусь…
— С бомбами?
— С бомбами. По дичи и заряд нужен…
В это время за кустами послышался треск, и матрос вскочил на ноги, вскочил и чуть не повалился снова от какой-то боли.
— Кто это там? — хрипло прошептал он.
— Да это Васька. Не бойся…
— Он что, с тобой рыбачит?
— Тю!.. Конь Васька. Чего ты скривился так? Болит где?
Матрос только молча кивнул головой, посерел ещё больше и, скрипнув зубами, присел и повалился на бок. Петька принялся тормошить его:
— Дядя! Дяденька! Да ты что? Что ты молчишь? Тебе плохо?
Матрос точно уснул, но Петька понимал, что это совсем не сон, ему казалось, что, если он не растормошит матроса немедленно, — тот умрёт. Петька метнулся к кустам, сорвал лопух, свернул из него что-то вроде кулька, зачерпнул воды и, не раздумывая, плеснул в лицо матросу. Тот как будто и не почувствовал ничего, но всё же Петька заметил, как у него дрогнули брови и начала проходить бледность. Заметил он и другое: левая штанина была разорвана, сквозь прореху видна была повязка на ноге повыше колена. Повязка была сделана из полосатой матросской рубахи. Вся она заскорузла от крови.
— Раненый, — прошептал Петька.
— Пить, — еле слышно прошептал матрос и провёл непослушным языком по губам.
Петька снова метнулся к воде с лопухом и направил струйку воды матросу на губы. Тот жадно стал ловить струйку ртом, а когда она кончилась, открыл глаза и попросил ещё.
— А есть ты не хочешь? — спросил Петька.
— Не помню, когда ел последний раз, — попытался улыбнуться матрос, крутнул головой и, преодолевая боль, сел.
— Ты лежи, лежи… — попытался остановить его Петька.
— Нельзя лежать, мне идти надо… Понимаешь, надо…
Петька схватил торбу, достал из неё хлеб, сало, лук и чеснок, пару яичек и узелок с сушёными грушами: это Настя каждый раз совала ему в торбу еды побольше да повкусней.
