Пракаш повыл немного на родном языке – то ли клялся, то ли молился – и пообещал, что через пять дней новая партия индиадикамина поступит в распоряжение исследователей.
– Что делать с той партией, что у нас? – для порядка поинтересовался Владимир Михайлович и услышал то, что ожидал:
– Можете ее выбросить. О, Шива, какие расходы!
И снова длинная тирада на хинди...
Новая партия оказалась не лучше и не хуже старой – пациенты продолжали выдавать угрожающие жизни аритмии. Не помогало ни увеличение дозировок, ни их снижение. Увеличивали, думая о том, что в малых дозах препарат не столь эффективен, а уменьшали, чтобы понять – а не излишек ли индиадикамина вызывает аритмии.
Спустя полтора месяца Владимир Михайлович уже имел достаточно данных для того, чтобы делать веские выводы. Реальный процент смертности среди принимавших индиадикамин был поистине огромным – двадцать три с половиной.
Пора было прекращать исследования (сколько, в конце концов, можно гробить ни в чем ни повинных людей?) и далее вести их исключительно на бумаге. Угроз Пракаша уже можно было не бояться. Двадцать три с половиной процента – это приговор препарату. Окончательный, не подлежащий обжалованию. Ну, пусть более длинное исследование уточнит цифру, но кому какая разница – двадцать две целых девять десятых процента или двадцать четыре ровно? Суть-то уже ясна. Да и отсроченные-отдаленные последствия приема никому уже не нужны. Можно, конечно, что-то там придумать или же умозрительно вывести какие-то цифры, все равно при столь высокой смертности никто не будет брать их в расчет.
Разумеется, дело касалось «неофициальной» части итогов. Согласно официальной части все было типтоп – покойники своевременно «изымались» и картина вырисовывалась самая что ни на есть заманчивая. Иначе нельзя – никто в здравом уме не кусает руку, которая его кормит.
Аркадий Рудольфович конечно же согласился с предложением Владимира Михайловича, только предупредил:
– Побольше показного рвения, Володя, и поменьше досужей болтовни. Никто не должен знать больше того, что ему полагается знать. В Европу Пракаш, ясное дело, не сунется, но вот к нам свою «панацею» запросто может пристроить.
– Навряд ли... – усомнился Владимир Михайлович.
– Вспомни таргадол и ответь мне, чем он лучше индиадикамина.
– Все равно не могу поверить!
– Давай пари! – предложил охочий до споров заведующий кафедрой. – Если в течение двух лет, начиная с сегодняшнего дня, Пракашевский индиадикамин появится у нас в аптеках, то это означает, что я выиграл. Если нет – то выиграл ты.
– Принимаю, – немного подумав, кивнул Владимир Михайлович.
– Если я выиграю, то получаю твой федоровский[12] пейзаж. А в случае проигрыша отдам тебе ну... хотя бы...
– Твой хевсурский кинжал.
– Ишь чего захотел! Этот кинжал сейчас минимум на пятнадцать тонн зелени тянет. Восемнадцатый век, чуть ли не килограмм серебра!
– Пейзаж стоит больше, – возразил Владимир Михайлович. – Так что можешь приложить к кинжалу какую-нибудь из твоих подделок под Шагала.
– У меня подлинники! – надулся Аркадий Рудольфович.
– Аркадий, не говори красиво. – Владимир Михайлович умоляюще сложил руки на груди и, почувствовав, как на спине натягивается халат, пообещал себе есть поменьше. – Твой так называемый Шагал стоит дешевле рам, в которые он вставлен.
– Можно подумать, что ты не видел сертификатов!
– Можно подумать, что я не знаю, как они добываются. Ладно, чего спорить по пустякам – давай пейзаж против кинжала.
Ударили по рукам по всем правилам, пригласив на разбивку рук секретаря Викторию.
– Жаль, ждать придется долго, – вздохнул заведующий кафедрой, – но ничего, зато подберу самое подходящее место для твоего Федорова.
– Лучше подумай о том, что ты повесишь на ковре вместо кинжала, – посоветовал Владимир Михайлович. – Впрочем, я подарю тебе какую-нибудь бутафорию, под стать твоему Шагалу...
Через пять месяцев Пракаш получил результаты клинического исследования своего индиадикамина, как официальные, так и неофициальные. Поблагодарил, сообщил, что на днях переведет остаток денег, а где-то через месяц приедет в Москву и лично произведет окончательный расчет «легкими деньгами» (так он называл черный нал). В это раз Пракаш собирался приехать надолго, не меньше чем на месяц. Узнав об этом, Владимир Михайлович впервые подумал о том, что он может лишиться картины, но быстро убедил себя в том, что надежды Пракаша несбыточны. Посуетится, побегает, потратится, выпустит пар да и уедет ни с чем в свой Бомбей-Мумбай...
При осторожных расспросах относительно планов Пракаш расплывался в улыбке и заявлял:
– Надоела эта влажная жара, хочу немного пожить в другом климате.
Ага, так Владимир Михайлович ему и поверил!
В этот приезд индийский друг вел себя на удивление тихо, звонками не надоедал, под ногами не мешался и вообще после того как расплатился, напомнил о себе всего один раз, пригласив Аркадия Рудольфовича и Владимира Михайловича на прощальный ужин. Ужин из сентиментальности был устроен в жуткой, по мнению Владимира Михайловича, дыре – в этнической индийской кафешке на территории общежития Университета дружбы народов.
– Только здесь можно получить настоящее впечатление о индийской кухне! – распинался Пракаш. – Это – настоящий кусочек Индии!
«Да ну тебя с твоими настоящими кусочками и настоящими впечатлениями», – кипел, не показывая вида, Владимир Михайлович, провожая взглядом дружную компанию тараканов, пересекающих зал из угла в угол. Есть, разумеется, почти ничего не ел, сослался на обострение панкреатита. Чтобы не выпадать из рамок легенды, пришлось воздерживаться и от выпивки, так что три часа тянулись словно годы. Заведующий кафедрой подобной брезгливости не проявлял – уплетал все, что подавали, запивал вискарем и выглядел очень довольным. Плебей, что с него взять! Такой же плебей, как и Пракаш, что бы он там ни заливал о своем происхождении из рода почтенных браминов.
Место, на котором висел пейзаж, написанный художником Федоровым, Владимир Михайлович намеренно оставил пустым, чтобы оно постоянно напоминало ему о собственной глупости. Картины, доставшейся по наследству от отца, большого знатока и любителя живописи, было искренне жаль. Как будто близкого родственника потерял. Жена, видя, как сильно Владимир Михайлович переживает потерю, от упреков воздерживалась, но и утешать не утешала – держала нейтралитет.
История пятая
Жизнь взаймы
Призрак:
Заместитель главного врача бубнила свое, а заведующий кардиологией Медянский – свое. У Медянского была единственная тема для разговоров – деньги. Сегодня эта тема звучала в минорном ключе. Очередная история черной людской неблагодарности.
– ...жмет мне руку и проникновенно так интересуется: «Вы, Михаил Ефимович, до скольки сегодня на работе? До пяти? Ну, я точно успею...» – и исчезает.
– Миша, если бы он с оперативниками приехал – тебе было бы лучше?
– Какие оперативники, Оль? – искренне удивился Медянский, – мне же его рекомендовали.
Ольга повернула голову и посмотрела на Медянского так, словно видела его впервые в жизни.
– Недавно был случай в Подольске. Там взяли с поличным заведующего отделением в поликлинике. Так