Я вспомнил, как он однажды уже собрался с духом. Как мы с Фюрузан — гордой, красивой медсестрой-турчанкой, — ее матерью и братом ждали Филиппа. В стельку пьяного Филиппа, который у входа в бюро записи актов гражданского состояния признался, что не готов стать мужем, и которого ударил ножом брат Фюрузан. Вспомнил разочаровавшегося в жизни и женщинах Филиппа, который лежал в больнице, приходя в себя после ножевого ранения.

— Больше никаких шашней на стороне?

Он поднял руки вверх:

— Если какая-нибудь строит мне глазки, я тут же делаю стойку. Я как старая цирковая кляча. Услышит туш и начинает ходить по кругу. Но предпочла бы оставаться в стойле и жевать свой овес. Публика видит, что цирковая кляча, хоть пока еще и бегает по этому самому кругу, все равно уже старая, — вот и женщины видят, хоть иногда я на них засматриваюсь, а бывает, и флиртую — я ведь знаю, что им сказать и как доставить удовольствие.

Он смотрел куда-то в пространство.

— Ты предвидел это заранее?

— Я думал, что, когда это начнется, воспоминания о прошлом заменят мне все, чего уже не будет в настоящем. Но воспоминания не срабатывают. Я представляю себе, что было и как было и что это было здорово, вижу все четко, как на фотографии. Но ощущения нет. Я знаю, что у нее была прекрасная на ощупь грудь или задница или что она потрясающе двигалась на мне, она просто… или что она мне… Но я только знаю, а не чувствую. У меня нет тех ощущений.

— Так и должно быть. Воспоминания — это воспоминания.

— Ничего подобного! — Он разволновался. — Когда я вспоминаю, как я злился, когда перестраивали операционную, то эта злость тут как тут. Когда я вспоминаю, как радовался, что купил яхту, я снова радуюсь. И только любовь неподвластна памяти. — Он встал. — Тебе нужно поспать. Завтра не пори горячку.

Я лежал и смотрел в сумерки. Неужели любовь неподвластна памяти? Может быть, не любовь, а желание? Не перепутал ли мой друг желание с любовью?

Я решил, что на следующий день звонить Велькеру не буду. Я до сих пор так и не придумал, что ему сказать, чем пригрозить, как остановить. Отосплюсь и приду в себя. Угощу Турбо баночкой скумбрии, которую привез из Котбуса. Почитаю книгу, сыграю партию в шахматы против Кереса, Эйве или Бобби Фишера. Приготовлю обед. Выпью красного вина, Филипп ни слова не сказал о том, что моим антибиотикам противопоказано красное вино или что красному вину противопоказаны мои антибиотики. Следующему инфаркту придется некоторое время подождать.

Но в девять часов утра меня разбудил телефон. Звонил Велькер.

— Откуда у вас мой номер?

Вот уже пять лет его нет в телефонной книге.

— Я знаю, сегодня воскресенье и еще рано. Но вынужден настаивать на том, чтобы вы заглянули ко мне. Машину оставите во дворе, это в любом случае будет вам…

Он не договорил. Игра была мне уже хорошо знакома: Велькер начинает говорить, потом закрывает трубку рукой, потом вступает Самарин:

— Ждем вас к полудню. В двенадцать часов.

— Как мне попасть во двор?

Он подумал.

— Позвоните три раза.

Итак, ничего не получится: ни поспать, ни отдохнуть, ни приготовить еду, ни почитать, ни сыграть в шахматы. Я напустил в ванну воды, добавил розмаринового масла и лег. Пришел Турбо, я дразнил его, прицельно стреляя в него каплями воды. Капнуть воды на большой палец и щелкнуть указательным — упорно тренируясь, можно довести это умение до мастерства. У меня позади годы тренировки.

Почему я не мог решить, как же мне относиться к отмыванию денег моим заказчиком? Собственно говоря, выбора не было. Русская мафия, не имеющая ни стиля, ни традиций, ни религии и, предположительно, никакого юмора; пусть ею не интересуется канал «RTL», [7] зато интерес проявит полиция, как тому и следует быть. Почему я не звоню в полицию? Почему не позвонил туда еще вчера? Я понял, что просто не могу так поступить, пока Велькер остается моим клиентом.

Так что в раннем звонке и назначенной на двенадцать часов встрече были и свои положительные стороны. Можно прекратить наши отношения. Я принес в ванную телефон и позвонил Георгу, и тот поведал мне конец печальной истории семьи Лабан. Племянница Лабана в тридцатые годы умерла от туберкулеза в Давосе, племянник в «Хрустальную ночь»[8] убил жену и покончил с собой. Сын племянника и его жена умерли бездетными в Лондоне. Дочь не успела выехать за границу, сгинула, когда начались депортации, и с тех пор о ней ничего не известно. Так что не осталось никого, кто мог бы претендовать на наследство.

Я вылез из ванны и вытерся. Считаю, что Дориан Грей переборщил: когда стареешь, не стоит стремиться сохранять вид двадцатилетнего юноши; ничего удивительного в том, что он плохо кончил. Но почему я не могу выглядеть на шестьдесят шесть? По какому праву мои руки и ноги так высохли? По какому праву их плоть покинула свою историческую родину и переселилась на живот? Разве ей не нужно было спросить у меня разрешения, прежде чем отправиться в путешествие по моему телу?

Я безропотно втянул живот, пытаясь влезть в вельветовые штаны, которые давно не надевал. Свитер с большим воротом, кожаный пиджак — и вот уже я смотрюсь почти на шестьдесят шесть. Позавтракал под музыку Удо Юргенса.[9] В двенадцать пятнадцать я был в Шветцингене.

Самарин повел меня в обустроенную на чердаке квартиру. По пути — через старинный зал с окошечками и современные офисные помещения — мы вели игру в кошки-мышки.

— Я слышал, вы побывали в полиции Мангейма.

— Последовал вашему совету.

— Моему совету?

— Вашему совету не держать у себя то, что мне не принадлежит. Я отнес все в полицию. Владелец может обратиться туда за своей пропажей.

Велькер нервничал. Почти весь мой отчет о негласном компаньоне он пропустил мимо ушей, то и дело посматривая на часы, и голову держал так, словно настороженно чего-то ждал. Закончив отчет, я подумал, что сейчас последуют вопросы. Если не о негласном компаньоне, то о Шулере, о черном кейсе, о моем обращении в полицию или о моем исчезновении из Мангейма. Неотложные вопросы, ответы на которые нужно было услышать в воскресенье с утра. Но никаких вопросов не последовало. Велькер сидел с таким выражением, как будто до сих пор речь шла о посторонних вещах и ему не терпится, чтобы я наконец перешел к сути дела. Наконец он встал, так ничего и не сказав.

Я тоже поднялся:

— Это все. Счет вы получите.

Впрочем, мой бывший работодатель уже завтра может оказаться в тюрьме и изучит мой счет только годы спустя. Шесть лет? Восемь? Сколько дают за организованную преступность?

— Я провожу вас до машины.

Впереди Самарин, за ним я, последним Велькер, так мы прошли через все помещения и спустились по лестнице. В зале я попрощался со старыми окошечками за деревянными решетками, с инкрустациями и зелеными бархатными подушками на скамьях. Жаль! Я бы с удовольствием посидел на скамье, размышляя о разных временах и о превратностях судьбы. Во дворе я попрощался с Велькером. Он находился в состоянии странного нервного возбуждения: холодные, липкие от пота пальцы, красные пятна на лице, дрожащий