Я вопросительно посмотрел на него. Он явно наслаждался, разжигая мое любопытство. Я не стал лишать его этого удовольствия. Если человек делает то, что мне нужно, окольные пути и издержки меня не волнуют.

— Кофе?

— С удовольствием.

Он налил мне кофе.

— Зальгер был, как вы сказали, министериальдиригентом. Он занимался вопросами снабжения в Министерстве обороны. Как, впрочем, все, чей голос тогда хоть что-нибудь значил. Вы помните пятидесятые и шестидесятые годы? Тогда все было снабжением, вся жизнь, вся политика. — Он громко хлебнул из чашки. — Вы помните скандал с Кёнигом?

Я представления не имел, кто такой Кёниг.

— В конце шестидесятых?

— Именно. Кёниг был государственным секретарем и президентом одного фонда, через который в обход бюджета финансировались крупные гражданские проекты бундесвера. Это, конечно, была странная схема — государственный секретарь и президент фонда, но что было, то было, и Зальгер был министериальдиригентом и членом правления фонда. Ну что, вспомнили?

Я ничего не вспомнил, но, угадав один раз, снова спросил наудачу:

— Нецелевое использование денежных средств?

В каких еще скандалах могут быть замешаны президенты и члены правления фондов.

— Биафра. — Бройер опять схватился за мочку уха, словно желая выдоить из нее продолжение истории, и многозначительно посмотрел на меня. — Кёниг спекулировал ссудами для Биафры, и если бы она все-таки отделилась от Нигерии, он бы заработал миллионы. Но, как мы знаем, Оджукву проиграл, а вместе с ним и Кёниг. Я не знаю точно, что именно он сделал с деньгами фонда — растратил, или присвоил в юридическом смысле, или еще что-то. Он повесился еще до оглашения приговора.

— А Зальгер?

Бройер покачал головой.

— Сумасшедший был тип. Вы действительно не помните его? Сначала подозрение пало на него. Его арестовали и стали допрашивать, но он вообще отказался говорить. Он считал, что его невиновность — факт, не требующий доказательств. Он воспринял арест как личное оскорбление, понимаете? Он обиделся! И когда в конце концов выяснилось, что Кёниг…

— А как это выяснилось?

— Он был в долгах как в шелках, и когда деньги для Биафры перестали поступать, он не нашел лучшего способа заткнуть дыры, как брать из фонда все новые и новые ссуды и субсидии на строительство. На этом и погорел.

— Сколько же времени Зальгер провел в тюрьме?

— Полгода. — Бройер развел руками. — Это большой срок. И все это время его коллеги, начальники и политические соратники не желали о нем и слышать. Все думали, это его работа. Когда стало ясно, что он ни при чем, они попытались пришить ему халатное отношение к обязанностям члена правления. Но и тут у них ничего не вышло. Была даже обнаружена служебная записка, в которой Зальгер своевременно обращал внимание министра на замеченные им нарушения в фонде. Одним словом, он был реабилитирован. Его даже собирались повысить, но он не мог примириться с тем, что люди, которые подозревали или открыто обвиняли его, теперь спешили к нему с поздравлениями и вообще делали вид, словно ничего не произошло. Он ушел и порвал со всеми — и с коллегами, и с начальниками, и с политическими соратниками. В пятьдесят лет — на пенсию. И полное одиночество. Понимаете? — Он опять покачал головой.

— Это конец истории или есть еще какое-то продолжение?

Бройер налил еще кофе мне и себе и взял со стола пачку «Мальборо».

— Первая сегодня. Хотите?

Я достал свои и тоже предложил ему. Он с готовностью взял сигарету. Когда кто-то курит сигареты с фильтром, но при виде «Свит Афтона» не говорит: «Ах, они без фильтра!», а с любопытством берет предложенную сигарету, — мне это нравится.

— Конец этой истории не представляет собой ничего особенного. Зальгер вступает в Партию мира, выставляет свою кандидатуру на выборах в бундестаг и бросается в заведомо проигрышную предвыборную борьбу с рвением, которого эта борьба не стоит. Потом пишет книгу о своих злоключениях, которую сначала никто не хочет печатать, а потом никто не хочет читать. Потом болезнь. Рак. Больница, дом, больница — ну, вы представляете себе. Пару лет назад он умер.

— А на что он жил?

Бройер подоил мочку уха.

— У него было состояние, очень даже приличное. Что лишний раз подтверждает — счастье не в деньгах.

На обратном пути поезд пустили по другому маршруту, через Дармштадт вдоль Бергштрассе. Я до того дня не замечал множества каменоломен на краю равнины. Оденвальд вдруг показался мне гигантским блюдом с каким-то десертом красного цвета, щедро политым соусом из ясменника, от которого Господь Бог отведал ложку-другую.

В Бонне я еще раз набрал номер 41-17-88 и долго слушал длинные гудки. Автоответчик упорно молчал. Не успел я прийти в свою контору, как раздался телефонный звонок.

— Зельб.

— Зальгер. Здравствуйте, господин Зельб. Вы звонили мне в последние пару дней?

Значит, он тоже заметил, что его автоответчик не реагирует на звонки. Может, кто-нибудь из его друзей нечаянно его отключил?

— Хорошо, что вы мне сами позвонили, господин Зальгер. У меня для вас много новостей. Но я хотел бы рассказать обо всем не по телефону, а при личной встрече. Я с удовольствием приеду к вам в Бонн, или, может, у вас найдутся какие-нибудь дела в Мангейме в ближайшие дни? Вы ведь сейчас опять в Бонне? Ваш автоответчик…

— …по-видимому, сломался, или наша уборщица случайно его отключила. Нет, мы еще не в Бонне, и поскольку личная встреча, к моему великому сожалению, в ближайшие дни не представляется возможной, вынужден все же просить вас о телефонном отчете. Вы нашли Леонору?

— Я не хотел бы говорить по телефону о том, где и как живет Леонора…

— Господин Зельб, вы выполняете заказ и связаны условиями договора, прежде всего это обязанность информировать заказчика. И точно так же, как вы приняли мой заказ, по телефону, из другого города, вы и передадите мне информацию — по телефону, в другой город. Я ясно выразился?

— Абсолютно ясно, господин Зальгер, абсолютно ясно. И тем не менее вы получите информацию только при личной встрече. Кстати, заказ я принял не по телефону, а по почте. Что же касается другого города, то вы можете получить отчет и в другом городе, но только от меня лично.

Мы еще какое-то время поторговались. У него не было оснований отказывать мне во встрече, а у меня не было оснований настаивать на ней. Он говорил о плачевном состоянии нервной системы своей жены, о том, что должен неотлучно находиться при ней.

— Она совершенно не переносит присутствия чужих людей.

Зажав трубку между подбородком и плечом, я достал из шкафа бутылку, налил, закурил сигарету и принялся разъяснять Зальгеру, что, во-первых, всегда отчитываюсь о проделанной работе лично или письменно, а во-вторых, всегда знаю своих заказчиков в лицо.

— Я никогда не отступал от этих правил.

Он предпринял еще одну попытку.

— А если вы пришлете мне отчет по почте? В ближайшие дни я собираюсь с женой в Цюрих, к врачу,