Сергей Владимирович разбирался и с милицией, и с военными. Он размахивал своим фээсбэшным удостоверением, доказывая, что эта операция санкционирована с самых верхов власти. Как подозревал Дарофеев, убедить и тех и других майору помогла оставшаяся у него способность к владению биоэнергией.

Целитель взглянул на часы. Была всего четверть второго. Прошел лишь час с высадки штурмовиков в Хумске. Пономарю же казалось, что прошло куда больше времени.

ГУЛ, которого, как оказалось, звали Виктор Матюшин, прекратил попытки справиться с замком на шлеме и, сжавшись в комок, настороженно и затравленно одновременно, поглядывал на Игоря Сергеевича.

– Так это он мочканул Кропаля? – Сурово сверкая глазами спросил у целителя Корень.

– Он…

– Так он же пацан!

– Вот именно. – Подтвердил Дарофеев. – Я тут прочитал его карточку. Понимаешь… Он слепоглухонемой.

– Но смотрит же?! – Удивился Репнев.

– Не глазами… Хотя ими и двигает… И слышит не ушами, а всей поверхностью тела… Его зачали в момент Чернобыльского взрыва. Электромагнитный импульс не повредил его генетическую структуру, но заставил ее работать чуть по другому, чем у обычных людей. Он мощнейший природный биоэнергетик. Телепат. Не знаю, что там еще. Этому, может и названия пока нет.

– И чего с этим ублюдком делать? – Разочарованно спросил Николай Андреевич, понимая, что с ребенком ему не позволят ничего сделать никакие воровские законы. – Не мочить же его?

– Не мочить. – Согласился целитель. – А если наказывать, то как?.. Не по попке же отшлепать? А для суда он мал еще. Родители умерли… Да и бандуру эту с него снять когда-нибудь придется. А то запаршивеет. В общем, не знаю, что делать… – Резюмировал Игорь Сергеевич.

– А, может, с ним просто, по-мужски побазарить? – Предложил от безысходности Корень.

– Наверное, так и надо…

Витя был уверен, что как только Дарофеев найдет его, то тут же изобьет до полусмерти. Как иначе, ведь по его ГУЛовской наводке, москвича столько раз пытались убить? Но все случилось совершенно не так, как он себе представлял. Конечно, это был полный крах. Крушение всех надежд и мечтаний о лучшем будущем всех людей, но, странное дело, Витя чувствовал от своего пленения только непонятное облегчение.

Первое время он страшно боялся. Дарофеев-гном вылез из какой-то щели, моментально вырос и тут же надел на него железный шлем. Хорошо, что не маску.

Потом он сидел в холле, все вокруг него громко разговаривали, и он путался в этих голосах, они сливались для него в один неразборчивый гомон. К москвичу подходили его друзья. О чем-то с ним беседовали, бросая злобные взгляды на него, поверженного ГУЛа.

И вдруг, у него в голове послышался чей-то голос:

– Ты меня слышишь? – Спросил он.

Витя поискал зрением говорящего и понял, что это Дарофеев. Экстрасенс прямо смотрел на него, и был теперь видим во всех частях, не только твердой.

– Ответь, пожалуйста. – Повторил Дарофеев.

– Слышу…

– Не бойся… Я хочу объяснить тебе, что именно ты хотел сделать. И какие это вызвало бы последствия. Хочешь? ГУЛ мысленно пожал плечами:

– А я могу отказаться?

– Я думал, тебе это будет интересно…

Витя согласился и тут же, непрерывным потоком в его мозг потекли разнообразные сведения. И о сталинских репрессиях, и о расплате за свои поступки, и о ценности любой жизни, и о карме, и об ответственности, и об энергетических законах социального развития, и об эгрегорах, и о внеземных кураторах человечества.

С каждым полученным знанием, Витя все сильнее внутренне съеживался. К нему, наконец, пришло понимание. Понимание и абсурдности своих замыслов о всеобщем равенстве и счастье, и дикости своих собственных методов. В какой-то момент он мысленно закричал:

– Не надо больше! Это же жестоко!

И горько разрыдался.

– А каким жестоким был ты сам? – Услышал ГУЛ мысль москвича. – Подумай…

– Я!.. Я не хочу быть таким! Я хочу быть как все! Ты когда-нибудь страдал от полного одиночества? Было у тебя такое, что тебя не понимает ни единая тварь во всем свете? Было? – Тело Виктора билось в рыданиях, но мысль работала достаточно четко, чтобы Дарофеев мог улавливать и ее саму и интонации.

– Так ты хотел всех сделать такими, как ты сам? – Удивился Игорь Сергеевич. – Разве ты не понимал, что это невозможно?

– Я не знаю… Я хотел, чтобы все были счастливы… Но я… Я не могу больше…

Пономарь прочитал в сознании мальчика мысль о самоубийстве и немедленно погрузил паренька в глубокий сон. Действительно, даже взрослый, зрелый человек, узнав о том, какие колоссальные, неисправимые глупости он натворил, подумал бы о наложении на себя рук. Чего же взять с еще не до конца сформировавшегося ребенка?