Николай бежал и бежал. Вокруг был совершенный мрак, он несчетное количество раз оскальзывался, что-то невидимое в темноте хлестало его по лицу, но он, памятуя о предупреждении, несся вперед, слыша за собой громкий гул, словно рычание насыщающегося подземного гада.

Вскоре проход стал становиться все уже и уже. Кулин вынужден был согнуться в три погибели, потом поползти. Вскоре лаз расширился до небольшого зальчика, в котором было, после кромешной мглы, почти светло. Николай разглядел уходящие вверх ступени и, не долго думая, стал карабкаться по ним.

Через некоторое время голова беглеца уперлась в что-то мягкое. Пошарив рукой, Куль понял, что над ним истлевшие от времени доски. Поднажав, он отбросил люк вместе со слоем приросшего к нему дерна и, усталый повалился на траву, глядя сквозь ветки на звездное небо.

Воля.

Внезапно ночной покой разорвала сирена. Николай перевернулся на живот и вжался в траву. По невидимым дорогам, к зоне, с разных сторон мчалось сразу несколько десятков машин с синими маячками.

Осмотревшись, он понял, что лежит на вершине одного из холмов в каком-то километре от своего лагеря. Когда же он посмотрел в то место, где по всем расчетам должен был находиться монастырь, то не обнаружил там ровным счетом ничего. Там, где всегда светили фонари на вышках, теперь было лишь темное пятно, выделявшееся своей чернотой от окружающего ландшафта.

Зоны-монастыря больше не существовало. А вместе с ним и полутора тысяч осужденных и Бог весть скольких солдат охраны.

Осознав это, Николай опять перевернулся на спину и в голос завыл, вторя бессмысленным сиренам.