воскреснешь, имея сынов, предпочитающих смерть рабству!

Среди встречавших – поверенное лицо Алексея Орлова в здешних местах, греческий капитан Мавромихай-леки…

После торжественной литургии адмирал привел собравшихся к присяге. Греки присягали на коленях. Подле них в парадном строю – солдаты-кексгольмцы, опустив штыки по-офицерски. Под сдержанное дыхание тысяч и тысяч людей митрополит освятил знамена повстанческих отрядов.

Спиридов зачитал обращение Екатерины II к порабощенным турками народам:

«Крайнего сожаления достойно состояние, древностию и благочестием знаменитых… народов, в каком они ныне находятся под игом Порты Оттоманской… Трудно поверить, чтоб из православных христиан… в турецком подданстве живущих, нашлись такие, которые не чувствовали бы всей цены и важности преподающихся им способов к возведению своего Отечества на прежнюю степень достоинства и к избавлению своих единоверцев, горестию и бедствиями изнуренных…

Наше удовольствие будет величайшее видеть христианские области, из поносного порабощения избавляемые, и народы… вступающие в следы своих предков, к чему мы и впредь все средства подавать не отречемся, дозволя им наше покровительство и милость, для сохранения всех тех выгодностей, которые они своим храбрым подвигом… с вероломным неприятелем одержат».

В тот же день было создано два легиона: Восточный и Западный. Команду над ними приняли кексгольмский капитан Барков и майор князь Петр Долгорукий, приходившийся генерал-майору князю Юрию Долгорукому двоюродным племянником. Общее начальство над сухопутными силами возложил на себя Федор Орлов.

Капитан Григорий Барков никому не известен, мало ли исполнительных и храбрых офицеров в русской армии, подобных ему! Князь Петр, наоборот, известен всем как решительный и отважный военачальник.

Самоназначение младшего Орлова командующим всеми сухопутными силами воспринял князь как обиду личную. С горя такого напился крепко и кричал в угаре голосом страшным:

– Долгорукие еще при Иоанне Грозном ближе к царю сидели, нежели Романовы, а про Орловых худородных тогда никто на Руси и слыхом не слыхивал!

О непотребном поведении князя стало известно Спиридову. Вызвал Долгорукого к себе адмирал, дал взбучку.

– Не я Федьку над тобой назначал, – сказал, брови грозно сдвигая, – но ордеров евойных ослушаться непозволю! Не хочешь служить честь по чести – катись к этакой матери, без тебя начальников сыщем!

Оторопел от услышанного Долгорукий, разом хмель сошел. Стал извиняться, просить слезно, чтобы Спиридов Алексею Орлову о речах его крамольных не говорил.

– То-то, – махнул рукой адмирал, – так бы сразу. Иди-ка к себе, хлебни рассольчику да готовь легион к выступлению скорому.

Ничего не ответил майор Долгорукий, склонил голову понуро и вышел прочь.

В глубине Виттулийской бухты стояло купеческое судно. Паруса убраны, якорь отдан, на мачте венецианский торговый флаг.

С Венецией у россиян мир, ведут себя купцы пристойно, ну и стой себе на здоровье! Однако в полдень отвалила от судна шлюпка и ходко пошла к «Евстафию». Взобравшись по штормтрапу, венецианский капитан кинулся обниматься к первому же попавшемуся матросу. Капитан плакал…

– Братья, – шептал он, – братья, наконец-то вы пришли, вняв мольбам нашим!

Встав на колени, целовал вычищенные до ослепительной белизны палубные доски. Узнав о прибытии столь странного гостя, поднялся наверх сам Спиридов.

– Адмирал! – сказал, вставая с палубы, капитан. – Я привел сюда судно, чтобы сдать его под твое начало. У меня два десятка пушек и отчаянная команда! – Кто ты? – спросил Спиридов удивленно. – Славянин! – был гордый ответ.

Скоро над торговым фрегатом, нареченным в честь покровителя мореплавателей «Святым Николаем», был поднят Андреевский флаг. А капитан судна Александр Полекутти получил чин лейтенанта флота российского.

Едва факт перехода на русскую сторону фрегата стал известен в Венеции, Полекутти был немедленно заочно приговорен к повешению. Тогда же по указу венецианского сената весь боевой флот торговой республики с многотысячным десантом на борту был отправлен в Архипелаг к островам Занте и Кефалония. Венеция не терпела чужаков в своих водах!

А в это время с русских кораблей спешно свозили на берег припасенный еще с Кронштадта лес для постройки трех полугалер. Имена гребным судам давали сами матросы, называли их ласково и душевно: «Жаворонок», «Ласточка», «Касатка».

А на следующий день еще одна приятная новость – пришла в порт полярка «Генрих-Корон» с командой из самых неукротимых греческих корсаров.

– Адмирал! – сказали они Спиридову, плотной стеной его окруживши. – Мы приплыли сюда, чтобы победить или умереть под твоим флагом!

Пользуясь небольшой передышкой, команды приводили в порядок свои суда. С раннего утра до позднего вечера стучали топоры и визжали пилы.

Началась жесточайшая война с крысами, которых расплодилось за месяцы плавания невидимое множество.

«На корме ниже задних портов прогрызли более десяти дыр, где кучами собирались греться и пить, воду из дыр доставали, отчего в корабле течь большая и гады все жрали, были мыши, что лазили на марс, бушприт, и жрали паруса, в крюйт-каморе патроны и картузы объедали, выпустили из бочек воду, о провизии уже не говорю!» – писал позднее один из участников экспедиции.

Иногда, озорничая, ловили матросы акул, которых за свирепость нрава и ненасытность окрестили прожорами. Удивлялись без конца, до чего живучи окаянные! Иную уже и выпотрошат, а кинут за борт, так она щелкнет зубами, вильнет хвостом и в пучину уплывет.

На «Евстафии» иеромонах корабельный, проходя как-то мимо, долго зрил одну из таких прожор, а затем, подняв кверху палец указующий, изрек громогласно:

– Тварь сия от нечистого, ибо дух и суть ее зело нечисты. Не мог Господь создать этакую отвратину! Мясо акулье в пищу не потребляли, брезговали.

Чтобы роздых командам дать и здоровье немного поправить, свозили служителей в несколько очередей на берег. Греки выходили встречать шлюпки толпами, забирали матросов к себе домой и угощали во славу.

Сын Спиридова Алексей на кораблях и не показывался. Юноше казалось, что он в сказке. С детства бредящий Индией и Грецией, он наконец-то попал в одну из этих благословенных стран. С утра до вечера лазил младший Спиридов по останкам древнеэллинских строений, срисовывал их старательно. Закуток юного археолога на «Евстафии» был доверху завален осколками амфор и кусками мраморных ваяний. Алексей был счастлив, сбывались его мечты.

В первый же день съехали на берег и Ильин с Дементарием Константиновым. Дементарий был взволнован: сколько лет да дорог позади – и вот наконец отчий дом!

Уверенно вел он русского сотоварища по узким улицам Виттуло и вдруг остановился оторопело…

На месте родительского дома были одни развалины, сад порос сорной травой… Опустив голову, прошептал Дементарий горько:

– Сам ты избегнешь смерти, но бедственно в дом возвратишься…

Подошедшие соседи, признав в седом незнакомце старшего сына скорняка Константинова, поведали печальную историю его семьи.

Вскоре после бегства Дементария с турецкого судна в Очакове отец его был брошен в долговую тюрьму, где и скончался от побоев.

Мать умерла от горя, а младший брат Варваций, снарядив рыбачью шебеку, подался куда-то в корсары.

Плакал Дементарий, рассказ этот слыша. На «Гром» он больше не вернулся.

– Мне теперь одна дорога – в повстанцы! – прощаясь, сказал он Ильину. – Пока жив, буду мстить за отца с матерью. Тебя об одном прошу: ежели брата моего где повстречаешь, то передай ему низкий поклон