Попутный зюйд-вест вздувал паруса. Теперь корабли держали путь к берегам союзной Англии.

Когда-то в здешних водах фрегаты Петра, следуя из Архангельска в Кронштадт, захватили целую флотилию шведских каперов. Известие о той победе вызвало в Европе переполох небывалый*.

От резких порывов ветра корабли валило во все стороны, но шли лихо, парусов не убавляя. Чтобы не привлекать к эскадре излишнего внимания, Спиридов велел спустить вымпела и идти под флюгерами. Сам адмирал – под белым флагом, Елманов – под синим, а Грейг – под красным.

Миновали банки Фиш и Допер. Небритые рыбаки, побросав сети с задохшейся треской, тревожно взирали на проходящую эскадру.

Одни сутки сменялись другими. Через каждые восемь склянок – смена вахт. На случай потери в море адмирал определил местом сбора скалистый мыс Фламбаро-Хид на восточном побережье Англии.

Вот наконец и долгожданный мыс. На фок-мачте «Евстафия» подняли ординарный гюйс и пальнули из пушки, вызывая лоцманов. Тщетно. Лишь эхо от выстрелов было ответом. Спиридов с обидой выговаривал Крузу:

– Пилоты сии давным-давно наняты Иваном Чернышевым для проводки эскадры нашей Каналом, и плаче но за то им золотом щедро. Где же их носит нелегкая! На «Трех Иерархах» Грейг убеждал офицеров:

– Британские лоцманы – лучшие в мире! Причина их отсутствия – неточно составленная инструкция. В России такое не редкость.

Офицеры иерарховские слушали хмуро, но помалкивали. Не сдержался лишь за ужином в кают-компании лейтенант Петр Карташев*. Горяч был лейтенант, обид не терпел:

– Коли все для Грейга в Англии хорошо, чего же он к нам заявился? Сидел бы на своем острове да пиво хлестал. Мы его не звали!

Услышав неосторожные слова, уткнулся носом в тарелку грейговский любимец капитан-лейтенант Дугдаль, защищать в споре бригадира было опасно.

Грейга на «Иерархе» не любили, несмотря на его всегдашнюю приветливость и глубокие познания в морском деле. Бригадир буквально изводил офицеров, часами держа их у себя, нудно внушая правила одоления противника, а если прибавить к этому весьма скверное знание им русского языка и огромную самонадеянность, то иерарховских офицеров понять было можно.

Поджидая лоцманов, на кораблях и судах занимались одним – погребали покойников. Хлестко полоскались приспущенные Андреевские флаги. На эскадре начался самый настоящий мор. Умерших считали уже десятками… У Фламбаро-Хид было потеряно четверо суток.

Европейские газеты тех дней пестрели сообщениями о трудностях похода русской эскадры; статьи полны были злословия и обидных слов. Обсуждение исхода экспедиции стало едва ли не самым модным в велико- светских салонах. Особо азартные даже заключали пари. На то, что эскадра не дойдет, ставили пять против одного!

Одним из немногих, кто искренне желал успеха русским морякам, был великий Вольтер. Узнав о трудностях адмирала Спиридова, фернейский старец обратился к просвещенным европейцам с посланием. «Благословите Петрополийский флот, зависть, умолкни, народы, дивитесь!» – писал мыслитель.

Однако политическая обстановка вокруг эскадры продолжала накаляться. В конце октября 1769 года испанский посол по поручению своего двора представил герцогу Шуазелю соображения Мадрида об опасности появления русских в Средиземном море для французской и испанской торговли с Востоком.

– Наши соединенные флота должны воспротивиться этому, а дворы обязаны сделать зарвавшейся России соответствующую декларацию, – настойчиво внушал он французскому министру иностранных дел.

Но Шуазель поначалу лишь посмеивался над испугом испанцев и безрассудством русских.

– Екатерининский флот – новый феномен! – куражился он на публике. – Романтично, красиво, но… дорого и бесполезно!

Веселость Герцога сняло как рукой, когда Спиридов довел свои корабли до британских островов: только теперь Шуазель ощутил всю опасность петербургской затеи. Взвесив все «за и против», он решительно выложил перед Людовиком XV свой мемуар, где как дважды два доказал, что русских следует уничтожить, прежде чем они вступят в Гибралтар.

– Это вернейший и единственный способ восстановить сегодня французский престиж при Порте и во всей Европе. Мы не можем подставить щеку под оплеуху Екатерины! – заявил он королю.

Людовик слушал своего напористого министра в некотором смятении, ведь за спиной Петербурга стоял весь «Северный аккорд»: Англия, Дания и Пруссия… Задирать их было опасно! Шуазель же продолжал настаивать:

– Я, ваше величество, презирал и презираю Россию, и пока я стою во главе иностранного кабинета, ни одного шага к сближению с ней делать не намерен. Я уверен, сир, что ненависть Екатерины гораздо почетнее для нас, чем ее дружба! Мы не можем оставаться невооруженными среди столь критических обстоятельств! Людовик, однако, был сдержан в оценках.

– Говорят, что русские вельможи не далеки от мысли свергнуть деспотию и устроить республику, – произнес он в задумчивости. – Все, что в состоянии ввергнуть эту империю в хаос и заставить ее вернуться в мрак, выгодно нашим интересам.

Шпионы «королевского секрета» в своих оценках несколько ошибались. До первой русской революции