замок безотлагательно, и послала одного из своих охранников к нему.

Моко пришел в личную комнату Танико в час Овцы. Он вспотел под слоями кимоно, каждое было более обильно украшено, чем предыдущее. Будучи старыми друзьями, они встретились без всяких ширм и «женщин-в-ожидании». Покои Танико были так же просты, как и при жизни Хидейори. Главным украшением в комнате была каллиграфическая копия стихов из Бриллиантовой сутры, сделанная Саметомо год назад, которую она оставила в виде свитка и повесила на своем персональном алтаре. Сегодня позади него стояла ваза с белыми розами. Как обычно, Моко выбрал момент восхититься художественными способностями Саметомо и прочитать стихи.

– Нет других вещей, столь же славных, – сказал он. – Ты знаешь, старый мудрец Тайтаро говорил что- то, подобное этому, перед тем как умер.

– Тайтаро умер? – Танико была ошарашена. – Дзебу не сказал ни слова об этом! Это был замечательный старик. О, как печально! – Появление Тайтаро в Шангту тогда, давно, дало ей первый луч надежды, что она может в один день быть спасена и вернуться домой. Тайтаро казался отцом для нее – настоящим отцом, не как Бокуден, – во время её пребывания с Дзебу в Китае. Слёзы выступили у неё на глазах. Как мог Дзебу не сказать ей об этом? Неужели его ненависть так велика? – Почтение Амиде Будде, – прошептала она в память Тайтаро. – Как и когда он умер, Моко?

Моко рассказал ей о почти сверхъестественном уходе Тайтаро из этого мира.

– Токайдо, – сказала Танико, вытирая глаза бледно-зелёным рукавом открытого кимоно. – Столько важного для нас произошло под Токайдо! Ты помнишь, как клялся всегда быть гонцом между нами, Моко- сан?

– Помню, моя госпожа. – Глаза Моко были большими и влажными от печали.

– Моко-сан, ты видел, как он говорил со мной на аудиенции прошедшей ночью? Я чувствую, что я никогда не пошлю за ним! Что ты думаешь?

– Моя госпожа, я уверен, что мастер Дзебу всё ещё любит тебя. Его гнев подтверждает это. Он человек, который познал всё в жизни, чтобы принимать спокойно всё, что случается с ним. Кроме того, его отношение к тебе подобно землетрясению, тайфуну. Даже дурак, подобный мне, может видеть, что он любит тебя.

Ободрённая, Танико перестала плакать.

– Что делать с церемонией вручения меча, Моко? Должна я приглашать его? – Изумлённая, она думала: «Предводители нации обращаются ко мне за советом, а я обращаюсь к косоглазому плотнику».

– Позволь мне передать твое приглашение шике, моя госпожа. Я постараюсь убедить его не вести себя подобно медведю весной.

– О, Моко, как мне отблагодарить тебя по достоинству?

– У меня есть другая причина сделать это, моя госпожа. До сих пор твой сын был достаточно милостив, возвысив мою семью до класса самураев, мой старший сын теперь должен носить в бою наше новое родовое имя, Хаяма. Я хочу, чтобы его тренировал шике. Я думаю, что нет лучшего пути, чтобы он вышел из боя живым…

Большой зал для аудиенций замка сегунов был увешан знамёнами великих родов, поддерживавших бакуфу. На верхнем уровне возвышения, одетый в украшенные драгоценностями, вышитые золотом одежды, сидел десятилетний сегун, Муратомо-но Саметомо. Позади него висела огромная шелковая скатерть, запечатляющая вышитого Белого Дракона Муратомо. На её стороне лежала рукоятка отделанного золотом меча, который многие в зале узнали, некоторые с благоговением, некоторые с негодованием. Когарасу! Изначально Саметомо мог свободно носить меч Такаши. Слева от Саметомо сидел регент, Шима Мунетоки. Нижние уровни были заняты верховными чиновниками бакуфу, великими предводителями кланов и, позади высокой заградительной ширмы, Танико.

Она могла видеть Дзебу и Моко на полу зала, рядом с её возвышающимся сиденьем. У неё были неясные объяснения насчёт того, чтобы Дзебу сидел здесь, где она могла смотреть на него. Ейзен стоял сейчас и читал благословение. Мунетоки говорил со своего места рядом с Саметомо, рассказывая об истории Хидекири и трагическом пути, которым он пришел во владение вдовы сегуна.

– Она, ближайшая к императору, наиболее высокочтимая женщина в нашей империи, сейчас появится, чтобы вручить это сокровище своему возвышенному сыну, нашему господину сегуну, Муратомо-но Саметомо.

Мунетоки поднялся, подошел к ширме Танико и принял от нее ларец с мечом, искусно отделанный летящими жемчужными птицами и инкрустированный золотым лаком. С почтением Мунетоки поднес ларец с мечом Саметомо, встав на колени и поклонившись ему. Саметомо взял ларец и открыл его. Он вынул меч и поднял его так, чтобы люди могли восхититься черными лакированными ножнами, обвитыми лентами серебра, и рукоятью с серебряным драконом. Он вытащил древний прямой клинок на треть из ножен, как обычно для показа меча, изучая безупречно полированную сталь и её дрожащую, неясно выраженную линию.

– Я написал стихи к этому событию, – сказал Саметомо, кладя меч обратно в ларец. Его десятилетний голос, когда он читал, был мальчишеским, но твёрдым и сильным. Сердце Танико воспарило от любви и гордости.

Раздались вежливые возгласы одобрения среди гостей. Каждый понял, что «духи» были двумя мечами, Когарасу и Хидекири, мечом, традиционно бывшим душой самураев. Эти два «духа» спорили о сердце Саметомо, чьё наследство сочетало Такаши и Муратомо. «Сознание», с помощью которого Саметомо мог положить конец конфликту, было пробуждённым сознанием, природой Будды, которое Саметомо, подобно многим молодым самураям, развивал в своих занятиях дзен. В поиске просвещения страна должна была оставить последние распри позади и объединиться против захватчиков. «Для десятилетнего возраста, – думала Танико, – это бриллиантовая поэма». Она посмотрела на Дзебу и увидела, что он сидит с прямой спиной, без смущения плача. «Если бы только он и я могли иметь такого сына, – подумала она. – И вообще, это наш сын! Дзебу спас его от смерти и передал мне».

Саметомо произнёс маленькую речь, благодаря свою мать за вручение Хидекири и выражая надежду, что он будет достоин длинной линии предков, которые носили его.

– Но вскоре наступит время обоим: досточтимому Хидекири и доблестному Когарасу – удалиться в наши национальные сокровищницы. Святой монах Ейзен, который с нами сегодня, собирает подписи за восстановление Дайдодзи, великого буддистского храма в Наро, который был трагически сожжен дотла во