между лопатками. Я попробовала выполнить «огненный цветок» – упражнение прокатилось, словно санки на бобслее – без малейшего напряжения, легко и свободно. Поднимаясь вверх, огонь становился горячим, опускаясь вниз – замерзал, обращаясь в холодное пламя, бушующее у основания позвоночника. Поиграв немного, я отложила это занятие, теперь оно уже не казалось мне столь привлекательным и сложным, перемены, происшедшие в моем теле, начали влиять и на образ мышления, моя былая рассудочность и холодный скептицизм ушли и, как потом выяснилось, навсегда. Иногда щеки охватывал непонятный жар, и слезы сами собой начинали катиться из глаз, волна жалости и страха сжимала горло. Голод прорезался только на третий день, и я с удовольствием похрустела засохшим хлебом вместе с халвой.

«Что же со мной произошло? – все время крутилось в голове. Отобрали деньги, вещи, употребили как наложницу, рассказывая сказки, подобные детским историям про Синдбада-морехода. Хоть Мирза и Абай называли это работой, процесс явно доставлял им удовольствие, я чувствовала исходящее от них вожделение, в какую бы красивую упаковку оно ни было обернуто. Женщину не обманешь: достаточно одного откровенного движения, чтобы скрываемый интерес вышел наружу.

Меня не обижали, и делала я все с удовольствием, можно даже сказать по любви, но почему эта любовь так стремительно проросла в моем сердце, любовь, не основанная ни на чем, дурное, щемящее чувство, начисто отключившее разум. Оно не возникло случайно, несомненно, Абай и Мирза внушили его мне, но для чего?

Когда-то, посмеиваясь, я прочитала книжку про зомбирование. Процедура мне показалась выдумкой, а все рассуждения вокруг да около – досужими вымыслами. Не произошло ли со мной нечто подобное в сакле у Мирзабая? Ощущение Космоса – сильно похоже на психовоздействие, изменившее мое сексуальное поведение. Я раскрылась, расцвела как женщина, со мной произошло то, о чем многие мечтают всю жизнь, обращаются к врачам, меняют мужей. Я же получила это вдруг и в огромном количестве. Нет, на зомби мало похоже.

Значит, Мирза с Абаем трудились для моей пользы: помочь, подтолкнуть, облегчить работу. Хотя, честно говоря, ни в одной из книг я никогда не читала ни о чем похожем. Духовные учителя всегда выглядели аскетами, поборовшими влечения плоти, всадниками, гордо восседающими на кобылке страстей. Путь Мирзы выглядел как полное подчинение лошади, отождествление, слияние с ржущим от похоти жеребцом. Хотя, что я знаю о духовных путях, разве можно верить написанному в книгах? Сказал же мне Мирза:

«Все религии ведут в одно место. Но дороги длинны, а люди торопливы. Наша тропинка самая короткая. И самая опасная».

Но как это проверить? Может, меня просто использовали, восторженную дурочку, «поехавшую» на восточной экзотике? И не меня одну, вся компания «друзей» играла в игру, допридумывая, дополняя реальность до желаемого результата.

Нет, не может быть! Мирза – магистр ордена суфиев, хранитель ключей мазара Султан-бобо, я же видела, с каким почтением относятся к нему местные жители.

Откуда ты знаешь, что он магистр? И вообще, кто тебе рассказал про орден, Султан-бобо, суфиев? Абай! Абай и рассказал, они работают в паре, он и Мирза. А достается обоим. И деньги и утехи.

А Игорь? Игорь тоже восторженный дурак? Его то не назовешь ни тем, ни другим. Или он тоже в доле?

Ответов на вопросы я не находила и, как больная тень, без конца кружила по лабиринтам воспоминаний, изредка забываясь беспокойным сном. Я по-прежнему любила Мирзу и Абая, страдала от разлуки с ними, и если бы они позвали меня, не знаю, как, но позвали, я бы в ту же секунду, не задумываясь, побежала обратно на «одиннадцатый участок пятой бригады колхоза имени Ленина», в нежданный, негаданный рай, возвратиться в который стало главным моим желанием.

Поезд прибыл в Москву в десять утра: суета улиц, серое небо, шуршание шин на блестящих от дождя мостовых действовали успокаивающе. Как ни крути, но городской житель остается городским жителем: красивый пейзаж и свежий воздух воспринимаются им лишь на уровне экзотики, в которую неплохо иногда окунуться, но сердце тянется к асфальту.

План действий я разработала в поезде и сразу отправилась на переговорный пункт. Логичнее всего было бы позвонить родителям. Но объяснять, почему я оказалась в Москве и прошу деньги, означало вызвать шквал расспросов, телеграмм, писем. Поэтому я без сомнения набрала номер Вилии.

– Ты где? – спросила она, услышав мой голос.

– В Москве, на вокзале.

– Все понятно. Паспорт у тебя остался?

– Да. Но больше ничего нет.

– Поезжай на центральный телеграф, я отправлю «молнией» перевод на пятьдесят рублей до востребования. Позвони когда получишь. А вообще, как оно?

– Сон, тысяча и одна ночь. Только кончилось очень быстро.

– Сказки всегда быстро заканчиваются. Мы тебя ждем, прямо с вокзала приезжай к нам, договорились?

– Договорились.

Москва меня успокоила, я вернулась в привычную среду обитания и почувствовала себя гораздо уверенней. Внимания на меня никто не обращал, юбка, криво торчащая из-под куртки, лишь иногда удостаивалась недоуменного взгляда: все бежали по своим делам.

Перевод еще не пришел, на последние деньги я с удовольствием пообедала в столовой, погуляла по Горького, снова вернулась к окошку. Не пришел. Еще погуляла. Опять не пришел.

Начало темнеть, перспектива ожидания перевода и ночного сидения на вокзале была не из самых приятных в моей жизни. Я подошла к телефону-автомату, опустила «двушку», и, без всякой надежды набрала номер Толика.

– Привет! Ты уже здесь?

–Да, утром прилетел. А ты?

– Утром прикатила.

–Ты где?

– На центральном телеграфе, жду перевода.

– Спускайся в метро, езжай до Маяковского, я буду тебя ждать на выходе. Только прямо сейчас, не откладывай.

–Хорошо.

Толик жил в двухкомнатной квартире, заставленной старой мебелью, с вышитыми крестиком картинками на стенах, изображающими котиков, собачек, розы и хризантемы. На полочках буфета теснились фаянсовые безделушки, зато пол не красили уже много лет, слои краски разных цветов выглядывали друг из-под друга, как пятница из-под субботы.

– Это бабушкина квартира, – пояснил Толик. – Она умерла год назад, а я ничего не трогаю. Пусть так стоит, будто она жива. Она и жива, в своих вещах, розочках. Я ее очень любил, бабушку.

Мы поужинали на кухне, запивая плавленый сыр и лепешки Апы черным чаем из тонких стаканов в жестяных подстаканниках, потом перешли в большую комнату и, не сговариваясь, уселись на пол, застеленный половиком. Сидеть было жестко, но переходить на диван не хотелось.

В дверь позвонили. Настойчиво и требовательно, как полиция в фильмах про американскую мафию.

– Наш тренер по карате, – успокоил меня Толик.

И, уже на ходу к дверям, добавил:

– Не такой продвинутый как Санжар, больше по технике специалист. Но крепкий такой каратист, очень умелый.

Специалист оказался дробным мужчиной за тридцать, с мелкими, злыми чертами лица. Росту он был небольшого и, наверное, как большинство маленьких мужчин, выживал из себя комплекс неполноценности.

– Воскобойников, – представился он, картинно кивнув головой. Просто гусарский поручик какой-то.

– Клавдий-Публий? – уточнила я.

– Нет, – удивленно дернулся поручик, усаживаясь на пол возле Толика. – Владимир Петрович. Кандидат экономических наук, тренер вот этих подрастающих дарований.