Движет мною не вечное человеческое стремление остановить момент, зафиксировать хотя бы на бумаге уползающую действительность, а совершенно конкретный интерес. Мне надо понять, что происходит со мной: остраниться, взглянуть на свою жизнь, как на текст, записанную, а значит, уже немного чужую историю, и понять. Потому и пишу.
До двух часов я досидел не случайно, хочется посмотреть, почувствовать ауру города. Днем, когда атмосфера забита эмоциями его жителей, уловить основание, подкладку практически невозможно. По всем каналам несется одно и то же – деньги, власть, похоть. Не только в Одессе, но и в любой другой точке мира. Недаром психометрию изучают лишь глубокой ночью, когда население отправляется спать, и поле очищается. Тогда можно услышать фон места, понять, куда направлено его влияние.
Аура нынешней Одессы мне не нравится. А ведь я хорошо помню те чудесные ночи, когда мы ходили по этим улицам. Желтый свет фонарей дробился в мокрых булыжниках, терпко и пряно дышала листва. Было томительно сладко, хотелось танцевать до самого утра.
Утром все выглядело иначе, даже во время каникул, когда не нужно было бежать в институт. Но наступал вечер, а за ним ночь, и чудо повторялось. Теперь я понимаю, что делали с Одессой «старые психи». Если бы власть предержащие знали, сколько пользы приносят городу психометристы, они бы поставили возле каждого из них взвод спецназа с автоматами навскидку и заставили бы учить психометрию, не разгибая спины.
За отдернутой шторой окна – Одесса, темный, глухой город. Тускло светятся окна домов, все остальное погружено во мглу. Темна Пушкинская, погасли знаменитые гирлянды в кронах платанов, черной громадой высится Оперный. Лишь напротив гостиницы ярко освещена крыша исламского центра. Деньги у арабов есть. На сияющем во мраке белом фасаде зеленая, стилизованная под вязь надпись – «Бог един».
И динамит тоже. Не время, наверное, шутить, но я обязан как можно точнее зафиксировать льющийся через меня поток. Даже если кажется глупым и не к месту. Возможно, именно такая шутка послужит потом, при анализе, отправной точкой.
Наш разум отслеживает только часть информации, основной массив же перерабатывает подсознание, выдавая заключение в виде эмоции – нравится, не нравится. Мелочи часто оказываются куда важнее того, что нам кажется главным. В любом письме настоящего психометриста интересует не текст, а описки, там, где истинные побуждения прорывают защиту интеллекта и воспитания. Находясь в гуще ситуации, мы не всегда отличаем главное от второстепенного. Поэтому я буду записывать все, а потом, вернувшись домой и выйдя из-под влияния воздуха, новых знакомств, воспоминаний и прочей сентиментальной чепухи, спокойно перетрясу все факты и фактики, но главное – мою реакцию на них.
Понять себя – значит понять мир. Дверь, которую я так долго разыскиваю, скрывается не за нарисованным очагом, а внутри меня, внутри самой сокровенной части меня – в моем разуме. Поймать самого себя – нелегкая задача. Китайцы выразили ее красивой картинкой – дракон, пожирающий собственный хвост. Но пиршество – это уже финал, праздничный банкет. Главное – изловить хвост, а, изловив, суметь засунуть в рот и, не подавившись, приступить к трапезе.
Итак, автобус заскрипел и остановился возле коричневой стены аэровокзала. Пограничник в фуражке с высокой тульей у входа. Форма сменилась. Такие фуражки носили фрицы в фильмах «пятидесятых», а сегодня ее и украинскому пограничнику не зазорно надеть. Зал выдачи багажа тускло освещен, по углам осторожно горят скромные светильники. «Экипаж» немедленно достает сигареты и устанавливает дымовую завесу.
Страна третьего мира. Ни в одном цивилизованном месте государство не позволяет себе так обращаться со своими гражданами. Сегодня курение точно определяет место на социальной лестнице – ниже середины им бравируют, с середины и выше стыдятся и стараются изжить. Это относится и к частным лицам, и к государственным системам. Мысль о том, что во внутреннем кармане моей куртки лежит паспорт с золоченой менорой на синей обложке, греет сердце.
Жду мелких пакостей, но таможенники вежливы. Лица мне их не нравятся, определенно не нравятся. На них четкие следы борьбы за выживание и больше ничего. Ни тени улыбки.
Улыбка – тоже символ, знак. Позволить себе улыбаться может спокойный, уверенный человек. Не растягивать рот по-американски, обнажая десны и просовывая сквозь зубы кончик языка, демонстрируя лучезарную самоуверенность, а относиться к миру, как к нормальному месту обитания, дружески воспринимая его уловки и увертки.
Нет, ты многого хочешь от украинских таможенников. Они вежливы, не придираются. Вот и все, а этого достаточно.
Машина для проверки багажа только одна, пассажиры дисциплинированно выстраиваются в очередь и медленно движутся к ее широко распахнутому зеву.
Крашеная блондинка в черном кожаном пальто выбегает на середину зала и, сморщив лицо в гримасу маленькой обиженной девочки, обращается к публике.
– Тут пакет стоял, с детскими игрушками, и пропал. Отдайте, пожалуйста, люди добрые, племяннице везу, больной ребенок, осложнение после гриппа, ножки отнялись. Отдайте! Ради ребеночка!
Звучит она вполне искренне, но голос, прокуренный голос видавшей виды барменши нарушает целостность картины. Впрочем, у барменш тоже бывают племянницы, и они тоже болеют гриппом. Блондинку жалко, несмотря на крашеные волосы, неестественно-красный помадный рот и отставленный круп хорошо поработавшей кобылы.
– Та еще ж никто не выходил, – отвечают из толпы, – куда ж он денется, пакет твой. Пошукай по залу, сама, поди, обронила в спешке, а теперь паникуешь.
«Барменша» кивает, и, словно пророк, получивший пророчество, устремляется на поиски. Толпа раздается перед ее доминирующим бюстом, словно волны под форштевнем танкера. Через минуту с другого конца зала доносится ее торжествующий вопль.
– Нашла, дура, – меланхолически отмечают в толпе.
Вот и моя очередь. Сумка с вещами скрывается в недрах «проверяльной» машины, а я предстаю пред светлы очи блондинки с усталым лицом. Голубая пилотка с трезубцем с кокетливо сдвинута набок, форменный пиджачок хорошо притален, а верхняя пуговица небрежно расстегнута. Под напором, так сказать, упругого достояния. На заграничных рейсах и миллионеры летают, а место таможенницы ничуть не хуже места продавщицы в рассказах О.Генри. Девушка на посту. Во всех смыслах.
Блондинка, похоже, натуральная. То есть уловка природы натуральна, а не подделана. Сколько мужчин попадаются на нехитрый психологический ход, толком не понимая, почему их влечет к дамам светлой масти.
Самец опасается ловушки, преследуя жертву, он постоянно ждет подвоха, страшится его. Черный цвет – самый сильный из всех цветов, свет любого цвета, попадая на черное, исчезает, растворяется в его глубине. Черное – символ глубины, тайны, а потому – опасности. Белокурое создание словно подчеркивает – я безобидна. И преследующий добычу хищник охотно идет в западню, превращаясь из хищника в жертву. Моя жена, кстати, натуральная брюнетка. То есть, когда-то была натуральной.
Виза общества психометристов делает свое дело. Блондинка улыбается и, возвращая паспорт, одаривает:
– Добро пожаловать в Украину.
Где же придирки, мелкие пакости, личный досмотр!? Ничего, просто совсем ничего. Даже сумку не открыли.
Перед высокой дверью, последней преградой, отделяющей свободный мир от не менее свободной Украины, меня внимательно осматривают два пограничника. Наверное, они рассчитывают, что под их укоризненными взглядами я сам «расколюсь» и добровольно вытащу из тайников наркотики и не указанные в декларации доллары. Но я не «колюсь», а спокойно ожидаю, пока ребятишки насмотрятся вволю.
Спокойствие – это главное оружие в борьбе частного лица с государственной машиной. Расставляя препоны, чиновник уповает на истерику и повышенный тон. Стоит подать ему искомый сигнал, и вы в его руках. Навсегда. Потом можете сколько угодно сохранять каменное выражение лица, вам никто не поверит, вы его клиент, и пока не рассчитаетесь сполна, не проникнете сквозь вверенный ему участок.
Но, если с первого момента на вашем лице играет безмятежная улыбка, если, не взирая на подножки и пинки, вы доброжелательны и спокойны – чиновник теряется. Возможно, его дурят, но возможно, за вами стоит сила, с которой лучше не связываться. И, как правило, он не связывается, отыгрываясь на следующем
